Page 93 - Петр Первый

Петром и Софьей Софья проспорила. И он ушел в тот же день с развернутыми
знаменами и барабанным боем. Это был последний и сильнейший удар. Василий
Васильевич уже много дней жил, будто окованный тяжелым сном: видел тщетные
усилия Софьи и не мог ни помочь ей, ни оставить ее. Страшился бесславия и чувствовал,
что оно близко и неминуемо, как могила. Властью оберегателя престола и большого
воеводы он мог бы призвать не менее двадцати полков и выйти к Троице – разговаривать
с Петром… Но брало сомнение, – а вдруг вместо послушания в полках закричат: «Вор,
бунтовщик?..» Сомневаясь, – бездействовал, избегал оставаться с Софьей с глазу на глаз
и для того сказывался больным. С верным человеком тайно пересылал в Троицу брату
Борису письма по-латыни, где просил не начинать военных действий против Москвы,
излагал различные способы примирить Софью с Петром и возвеличивал свои заслуги и
страдания на царской службе. Все было напрасно. Именно как во сне кто-то, будто
видимый и непроглядный, наваливался на него, душа стонала и ужасалась, но ни
единым членом пошевелить он был не в силах.
На огонек сгоревшей наполовину восковой свечи налетела муха; упав – закрутилась.
Василий Васильевич положил локти на стол, обхватил голову…

Вчера ночью он приказал сыну Алексею и жене Авдотье (жившей давно уже в забросе и
забвении) выехать, не мешкая, в подмосковное имение Медведково. Дом опустел. Ставни
и крыльца были заколочены. Но сам он медлил. Был день, когда казалось – счастье
повернется. Софья, приехав из-под Троицы, рук не умыла, куска не проглотила, –
приказала послать бирючей и горланов кликать в Кремль стрельцов, гостиные и
суконные сотни, посадских и всех добрых людей. Вывела на Красное крыльцо царя
Ивана, – он стоять не мог, присел около столба, жалостно улыбаясь (видно уже, что не
жилец). Сама, в черном платке на плечах, с неприбранными волосами, – как была с
дороги, – стала говорить народу:
– Нам мир и любовь дороже всего… Грамот наших в Троице не читают, послов выбивают
прочь… И вот, помолясь, села я на лошадок да поехала сама – с братцем Петром
переговорить любовью… До Воздвиженского только меня и допустили… И там срамили
меня и бесчестили, называли девкой, будто я не царская дочь, – не чаю, как жива
вернулась… За сутки вот столечко от просфоры только и съела… В селах окрест все
пограблено по указам Льва Нарышкина да Бориса Голицына… Они братца Петра
опоили… По все дни пьяный в чулане спит… Хотят они идти на Москву с боем, князю
Василию голову отрубить. Житье наше становится короткое… Скажите, – мы вам
ненадобны, то пойдем с братцем Иваном куда-нибудь подалее искать себе кельи…
Из глаз ее брызнули слезы… Не могла говорить, взяла крест с мощами, подняла над
головой. Народ глядел на крест, на то, как царевна громко плакала, как зажмурился,
поникнул царь Иван… Поснимали шапки, многие вздыхали, вытирали глаза… Когда
царевна спросила: «Не уйдете ли вы к Троице, можно ли на вас надеяться?» – закричали:
«Можно, можно… Не выдадим…»
Разошлись. Вспоминая, что говорила царевна, крутили носами. Конечно, в обиду бы
давать не следовало, но – как не дашь? Хлеба на Москве стало мало, – обозы сворачивают
в Троицу, в городе разбои, порядка нет. На базарах – не до торговли. Все дело стоит, –
смута. Надоело. Пора кончать. А что Василий, что Борис Голицын – одна от них
радость…
Сегодня тысяч десять народу ввалились в Кремль, махали списками с Петровой грамоты,
где было сказано, чтобы схватить смутьяна и вора Федьку Шакловитого с товарищами и в
цепях везти в лавру. «Выдайте нам Федьку!» – кричали и лезли к окнам и на Красное
крыльцо, совсем как много лет назад. «Выдайте Микитку Гладкого, Кузьму Чермного,
Оброську Петрова, попа Селиверстку Медведева!»… Стража побросала оружие,
разбежалась. Челядь, дворцовые бабы и девки, шуты и карлы попрятались под лестницы
и в подвалы.

– Выдь, скажи зверям, – не отдам Федора Левонтьевича, – задыхаясь, сказала Софья,
потянула Василия Васильевича за рукав к двери… Не помнил он, как и вышел на
Красное крыльцо, – жаром, ненавистью, чесночным духом дышал вплоть
придвинувшийся народ, кололи глаза выставленные острия копий, сабель, ножей… Он –
не помнил, что – крикнул, и задом вполз назад в сени… Сейчас же дверь затрещала под
навалившимися плечами… Он увидел белую, с остановившимися, без зрачков, глазами
Софью… «Не спасти его, выдавай», – сказал. И дверь с треском раскрылась, повалили