Page 21 - Рассказы

накопленные на протяжении тридцати лет из скудных доходов бедности. Лихтенберг
съел маленького зверя вплоть до его шерсти и уснул с удовлетворением своего
возвращенного имущества.
Утром собака, как нищенка, испуганно пришла в помойное место. Лихтенберг сразу
понял, увидя эту собаку, что она — бывший человек, доведенный горем и нуждою до
бессмысленности животного, и не стал пугать ее дальше. Но собака, как только заметила
человека, задрожала от ужаса, глаза ее увлажнились смертельной скорбью, — утратив
силу от страха, она с трудом исчезла прочь. Лихтенберг улыбнулся: когда-то он работал
над изучением космического пространства, составлял грезящие гипотезы о возможных
кристаллических ландшафтах на поверхности далеких звезд, — все это делалось с
тайной целью — завоевать разумом вселенную, — теперь же, если бы звездная вселенная
стала доступна, люди в первый же день разбежались бы друг от друга и стали бы жить в
одиночестве, на расстоянии миллиардов километров один от другого, а на земле бы
вырос растительный рай, и его населили бы птицы.
Днем уличная полицейская власть изъяла Лихтенберга из его убежища и отвезла, как
прочих преступных и безымянных, в концлагерь, огороженный тройной сетью колючей
проволоки. Среди лагерной площади были землянки, вырытые для долгой жизни
загнанными сюда людьми.

В лагерной конторе у Лихтенберга не стали спрашивать ничего, а осмотрели его,
полагая, что это — едва ли человек. Однако на всякий случай его оставили в бессрочном
заключении, написав в личном формуляре: «Новый возможный вид социального
животного, обрастает волосяным покровом, конечности слабеют, половые признаки
неясно выражены, и к определенному сексуальному роду этого субъекта, изъятого из
общественного обращения, отнести нельзя, по внешней характеристике головы — дебил,
говорит некоторые слова, произнес без заметного воодушевления фразу — верховное
полутело Гитлер — и умолк. Бессрочно».

На пространстве лагеря росло одно дерево. Лихтенберг вырыл под корнем дерева
небольшую пещеру и поселился в ней для неопределенного продолжения своей жизни.
Вначале его сторонились заключенные и он сам держался уединенно от них. Но потом
один коммунист полюбил Лихтенберга. Это был молодой человек с черными
внимательными глазами, покрытый по лицу прыщами от напора органической силы и
бездействия. Он носил Альберта на руках, как мелкое, краткое тело, и говорил ему, что
тосковать не надо: солнце всходит и заходит, растут ветви в лесах, в океан социализма
течет историческое время; фашизм же кончится всемирной гигантской насмешкой —
это улыбнутся молчаливые скромные массы, уничтожив господство живых и бронзовых
идолов.

Лихтенберг пожил в лагере и постепенно успокоился. Он ждал только вечернего
времени, когда возвращаются с работы заключенные, варят себе похлебку и
разговаривают. Лихтенберга на работу не посылали, — потому что он мог лишь ползти
по земле. Ему теперь было ничего не жалко и не страшно: ни прожитой жизни, ни любви
к женщинам, ни будущей темной судьбы; он лежал в пещере весь день и слушал, как
шумит гнусная пыль в воздухе и пробегают поезда по насыпи, развозя чиновников
правительства по делам их господства. Когда же раздавались голоса за колючей
проволокой и гремело оружие конвоя, Лихтенберг вылезал навстречу людям — в радости
своего страстного и легкого чувства к ним.
Он дружил больше всего с коммунистами: голодные невольники, они играли и бегали по
вечерам, как ребятишки, веря в самих себя больше, чем в действительность, потому что
действительность заслуживала лишь уничтожения, и Лихтенберг елозил между ними,
принимая участие в этой общей детской суете, скрывавшей за собою терпеливое
мужество. Потом он засыпал со счастьем до утра и рано вставал провожать своих
товарищей на работу. Однажды, роясь в бурьяне в поисках еды, он нашел обрывок газеты
и прочитал в нем про сожжение своей брошюры «Вселенная — безлюдное
пространство». Брошюра была издана еще пять лет тому назад и посвящалась
доказательству пустынности космического мира, наполненного почти сплошь одними
минералами. Уничтожение книжки подтверждало, что и земля делается безлюдной и
минеральной, но это не огорчило Лихтенберга; ему хотелось лишь, чтобы каждый день
был вечер и он мог быть счастливым один час среди усталых, невольных людей,
предающихся своей дружбе, как маленькие дети предаются ей в своих играх и