Page 152 - Поднятая целина

Сначала вас всех угроблю, а посля уж и я выйду в расход! Торжествовать вам над моею
смертью не придется! А Корчжинский, что же, его слово — остатнее, что ли? Отсеемся — и
махну в окружком. Восстановят! В край поеду, в Москву!.. А нет — так и беспартийным
буду сражаться с гадами!»
Посветлевшими глазами оглядел он распростертый окрест его мир. Ему уже казалось,
что положение его вовсе не такое непоправимое и безнадежное, каким представилось
несколько часов назад.
Торопливо направился в лог, куда ушел конь. Потревоженная его шагами, из бурьянов
на сувалке поднялась щенная волчица, Мгновение она стояла, угнув лобастую голову,
осматривая человека, потом заложила уши, поджала хвост и потрусила в падину. Черные
оттянутые сосцы ее вяло болтались под впалым брюхом.
Едва Макар стал подходить к коню, как тот норовисто махнул головой. Повод,
привязанный к ноге, лопнул.
— Тррр! Васек! Васек! Тррр, стой! — вполголоса уговаривал Макар, пытаясь сзади
подойти к взыгравшему маштаку, ухватиться за гриву или стремя.
Помахивая головой, буланый прибавлял шагу, косился на седока. Макар побежал
рысью, но конь не допустил его, взбрыкнул и ударился через шлях по направлению к хутору
стремительным гулким наметом.
Макар выругался, пошел следом за ним. Версты три шагал бездорожно, направляясь к
видневшейся около хутора зяби. Из некоей поднимались стрепета и спарованные куропатки,
вдали, на склоне балки, ходил дудак, сторожа покой залегшей самки. Охваченный
непоборимым стремлением соития, он веером разворачивал куцый рыжий хвост с
белесо-ржавым подбоем, распускал крылья, чертя ими сухую землю, ронял перья, одетые у
корня розовым пухом…
Великая плодотворящая работа вершилась в степи: буйно росли травы, поднимались
птицы и звери, лишь пашни, брошенные человеком, немо простирали к небу свои
дымящиеся паром, необсемененные ланы…
Макар шагал по высохшей комкастой зяби в ярости и гневе. Он быстро нагибался,
хватал и растирал в ладонях землю. Черноземный прах, в хрупких волокнах умерщвленных
трав, был сух и горяч. Зябь перестаивалась! Требовалось, не медля ни часу, пустить по
заклеклой дернистой верхушке в три-четыре следа бороны, разодрать железными зубьями
слежалую почву, а потом уже гнать по рыхлым бороздам сеялки, чтобы падали поглубже
золотистые зерна пшеницы.
«Припозднились! Загубим землю! — думал Макар, с щемящей жалостью оглядывая
черные, страшные в своей наготе, необработанные пашни. — День-два — и пропала зябь.
Земля ить как кобыла: течка у ней — спеши покрывать, а пройдет эта пора — и на дух не
нужен ей жеребец. Так и человек земле… Все, окромя нас, людей, — чистое в этих делах. И
животина всякая, и дерево, и земля пору знают, когда им надо обсеменяться, а люди… а мы
— хуже и грязней самой паскудной животины! Вот не едут сеять через то, что собственность
в них на дыбки встала… Проклятые! Прийду зараз и всех выгоню на поля! Всех, до одного!»
Он все убыстрял шаги, кое-где переходя на рысь. Из-под шапки его катился пот, рубаха
на спине потемнела, губы пересохли, а на щеках все ярче проступал нездоровый, плитами,
румянец…

35

Он вошел в хутор, когда дележ семенного хлеба был в полном разгаре. Любишкин со
своей бригадой все еще был в поле. Около амбара шла давка. На весы в спешке кидали
мешки с зерном, непрерывно подъезжали подводы, казаки и бабы несли хлеб в чувалах, в
мешках, в завесках, рассыпанное зерно густо устилало землю и амбарные сходцы…
Нагульнов сразу понял, в чем дело. Расталкивая хуторян, пробился к весам.
Вешал и отпускал хлеб бывший колхозник Батальщиков Иван, ему помогал