Page 212 - Поднятая целина

жизни, как моя?» И тут я вовсе сненавидел своих хуторных; ни на кого глядеть не могу!..
Дай, милый человек, мне ишо одну папироску.
Аржанов неумело взял папироску. Пальцы его заметно дрожали. Он долго прикуривал
от папиросы Давыдова, закрыв глаза, смешно топыря губы и громко чмокая.
— А как же Аверьян?
— А что этому Аверьяну? Жил, как хотел. Простить жене любовь моего отца не мог,
бил ее смертно, так и вогнал в могилу через год. Под осень женился на другой, на
молоденькой девке с нашего же хутора. «Ну, — подумал я тогда, — недолго ты, Аверьян,
поживешь с молодой женой…»
Потихоньку от матери начал я копить деньжонки, а осенью, вместо того чтобы ехать на
ближнюю ссыпку, я один поехал в Калач, продал там воз пшеницы и на базаре с рук купил
одноствольное ружье и десять штук патронов к нему. На обратном пути попробовал ружье,
загубил три патрона. Погано било ружьишко: пистонку разбивал боек не сразу, из трех
вышло две осечки, только третий патрон вдарил. Схоронил я дома это ружье под застреху в
сарае, никому про свою покупку не сказал. И вот начал я Аверьяна подстерегать… Долго у
меня ничего не получалось. То люди помешают, то ишо какая причина не укажет мне
стукнуть его. А своего я все-таки дождался! Главное, не хотелось мне его в хуторе убивать,
вот в чем была загвоздка! На первый день покрова поехал он в станицу на ярмарку, поехал
один, без жены. Узнал я, что он один поехал, и перекрестился, а то бы пришлось обоих их
бить. Полтора суток я не жрал, не пил, не спал, караулил его возле дороги в яру. Жарко
молился я в этом яру, просил бога, чтобы Аверьян возвращался из станицы один, а не в
компании с хуторными казаками. И господь-милостивец внял моей ребячьей молитве! Под
вечер на другой день гляжу — едет Аверьян один. А до этого сколько подвод я пропустил,
сколько разов у меня сердце хлопало, когда казалось издали, что это Аверьяновы кони бегут
по дороге… Поравнялся он со мной, и тут я выскочил из яра, сказал: «Слазь, дядя Аверьян, и
молись богу!» Он побелел, как стенка, и остановил лошадей. Рослый был и здоровый
казачина, а что он мог со мной поделать? У меня же в руках ружье. Крикнул он мне: «Ты что
это, змееныш, удумал?» Я ему говорю: «Слазь и становись на колени! Сейчас узнаешь, что я
удумал». Отважный он был, вражина! Сигнул с брички и кинулся ко мне с голыми руками…
Близко я его напустил, вот как до этой бурьянины, и вдарил в упор…
— А если бы осечка?
Аржанов улыбнулся:
— Ну, тогда бы он меня отправил к отцу подпаском, табуны на том свете стеречь.
— Что же дальше?
— Лошади от выстрела понесли, а я никак с места не тронусь. Ноги у меня отнялись, и
весь я дрожу, как лист на ветру. Аверьян возле лежит, а я шагу к нему ступить не могу,
подыму ногу и опять отпущу ее, боюсь упасть. Вот как меня трясло! Ну, кое-как
опамятовался, шагнул к нему, плюнул ему в морду и начал у него карманы в штанах и в
пиджаке выворачивать. Вынул кошелек. В нем было бумажками двадцать восемь рублей,
один золотой в пять рублей и мелочью рубля два или три. Это уж я после сосчитал, дома. А
остальные, какие у него были, он, видно, потратил на гостинцы своей молодой жене…
Порожний кошелек я бросил тут же, на дороге, а сам сигнул в яр — и был таков! Давно это
было, а помню все дочиста, как будто только вчера это со мной получилось. Ружье и
патроны я в яру зарыл. Уже по первому снегу ночью откопал свое имущество, принес в
хутор и схоронил ружье в чужой леваде, в старой дуплястой вербе.
— Зачем деньги взял? — резко и зло спросил Давыдов.
— А что?
— Зачем брал, спрашиваю?
— Они мне нужны были, — просто ответил Аржанов. — Нас в ту пору нужда ела
дюжее, чем вошь.
Давыдов соскочил с брички и долго шел молча. Молчал и Аржанов. Потом Давыдов
спросил: