Page 234 - Поднятая целина

беда, факт! Как-то по весне школьники вместе с заведующим школой, по фамилии Шпынь,
ходили на поля сусликов выливать, а я прошел мимо и не остановился, не поговорил, не
узнал и сейчас не знаю, как и чем этот старый учитель живет… Я тебе скажу, хуже дело
было. Зимой прислал он мне записку, просил подводу, привезти ему дровишек. Ты думаешь,
я послал? Я забыл… Другие дела отняли у меня время и сердце к старику… До сих пор
стыдно становится, как вспомню! И насчет комсомола правильно. Упустили мы важное дело,
и я тут, конечно, тоже очень повинен, факт.
Но Нестеренко не так-то просто было смягчить покаянными рассуждениями.
— Все это хорошо, что ты и ошибки свои признаешь, и стыд, как видно, еще не совсем
потерял, однако ни комсомол ото всего этого у вас не вырос, ни дровишек у учителя не
прибавилось… Делать надо, дорогой Семен, а не только каяться! — настойчиво внушал он.
— Все будет исправлено и сделано, даю честное слово! Но с организацией
комсомольской ячейки вы нам помогите, то есть райком, пришлите одного-двух ребят и
девушку комсомолку, хотя бы на временную работу, Егорова, я тебе говорю всерьез,
никудышний организатор. Она по земле ходить стесняется, где уж ей там с молодежью, да
особенно с нашей, управиться!
Только теперь довольный Нестеренко сказал:
— Вот это уже другой разговор! С комсомолом поможем, обещаю, а сейчас разреши
довесить тебе еще немного к твоему самокритичному заявлению. Под Первое мая ваш
кооператор просил у тебя две подводы послать в станицу за товаром?
— Просил.
— Не дал?
— Не вышло. Мы тогда и пахали и сеяли, все вместе. Не до торговли было.
— И нельзя было оторвать две упряжки? Чепуха! Бред! Можно бы, и без особого
ущерба для работы в поле. Но ты не сумел, не схотел, не подумал: «А как это отразится на
настроении колхозников?» И в результате за самым необходимым — за мылом, за солью, за
спичками и керосином, — да еще под праздник, гремяченские бабенки топали пешком в
станицу. Как же они после этого судили между собой о нашей Советской власти? Или тебе
это все равно? А мы с тобой не за то воевали, чтобы ругали нашу родную власть, нет, не за
то! — выкрикнул Нестеренко неожиданно тонким голосом. А закончил уже шепотом: —
Неужели даже такая простая истина до тебя не доходит, Семен? Опомнись же, дорогой
товарищ, очнись!..
Давыдов мял в пальцах потухший окурок, смотрел в землю, долго молчал. Всю жизнь
он был по возможности сдержан в проявлении боровших его чувств, уж в чем в чем, но в
сентиментальности его никак нельзя было упрекнуть, а тут неведомая сила толкнула его, и
он крепко обнял Нестеренко и даже слегка коснулся твердыми губами небритой
секретарской щеки. Голос его взволнованно вздрагивал, когда он говорил:
— Спасибо тебе, дорогой Нестеренко! Большое спасибо! Хороший ты парень, и легко с
тобой будет работать, не так, как с Корчжинским. Горькие слова ты мне наговорил, но
насквозь правильные, факт! Только, ради бога, не думай, что я — безнадежный! Я буду
делать так, как надо, все мы будем стараться и делать так, как надо; я кое-что многое
пересмотрю, мне хватит теперь подумать… Верь мне, товарищ Нестеренко!
Нестеренко был взволнован не меньше, но вида не подавал, покашливал, щуря карие,
теперь уже невеселые глаза. После минутного молчания он зябко поежился, тихо сказал:
— Верю в тебя и в остальных ребят и надеюсь на вас, как на самого себя. Ты это крепко
помни, Семен Давыдов! Не подводите райком и меня, не смейте подводить! Ведь вы же,
коммунисты, как солдаты одной роты, ни при каких условиях не должны терять чувство
локтя! Ты сам это отлично знаешь. И чтобы больше у нас с тобой не было неприятных
разговоров, ну их к черту! Не люблю я таких разговоров, хотя иногда их вести необходимо.
Вот так поговоришь, пособачишься с таким дружком, как ты, а потом всю ночь не спишь,
сердце щемит…
Крепко пожимая горячую руку Нестеренко, Давыдов внимательно всмотрелся в его