Page 236 - Поднятая целина

старый кузнец. Так, что как видишь, твой подарок куда ценнее моего.
К бригадной будке они шли быстрым шагом. Нестеренко уже колотила крупная дрожь.
С запада снова находил дождь. Низко плыли первые предвестники непогоды — рваные
клочья облаков. Бражно пахло молодой травой, отсыревшим черноземом. Ненадолго
проглянувшее солнце скрылось за тучей, и вот уже, ловя широкими крыльями свежий ветер,
устремились в неведомую высь два степных подорлика. Преддождевая тишина мягким
войлоком покрыла степь, только суслики свистели пронзительно и тревожно, предсказывая
затяжной дождь.
— Ты отлежись у нас в будке, потом поедешь. Тебя же дождь в пути прихватит,
измокнешь и вовсе сляжешь, — настойчиво советовал Давыдов.
Но Нестеренко категорически отказался:
— Не могу. В три у нас бюро. А дождь меня не догонит. Конь добрый подо мною!
Руки у него тряслись, как у дряхлого старика, когда он отвязывал повод и подтягивал
подпругу седла. Коротко обняв Давыдова, он с неожиданной легкостью вскочил на
застоявшегося коня, крикнул:
— Согреюсь в дороге! — и с места тронул крупной рысью.
Заслышав мягкий топот конских копыт, Куприяновна вывалилась из будки, как опара
из макитры, горестно всплеснула руками:
— Уехал?! Да как же это он отчаялся без завтрака?!
— Заболел, — сказал Давыдов, провожая секретаря долгим взглядом.
— Да головушка ты моя горькая! — сокрушалась Куприянова. — Такого расхорошего
человека и не покормили! Хотя он, видать, из служащих, а не погребовал картошку со мной
чистить, когда ты, председатель, дрыхнул. Он — не то, что наши казачишки, не чета им! От
наших дождешься помочи, как же! Они только и умеют жрать в три горла да брехать на
молодой месяц, а чтобы стряпухе помочь — и не проси! А уж какие ласковые слова говорил
мне этот приезжий человек! Такие ласковые да подсердешные, что другой и ввек не
придумает! — жеманно поджимая румяные губы, хвалилась Куприяновна, а сама искоса
поглядывала на Давыдова: какое это произведет на него впечатление?
Тот не слышал ее, мысленно перебирая в памяти недавний разговор с Нестеренко.
Однако Куприяновне, разговорившись, трудно было остановиться сразу, потому она и
продолжала:
— И ты, Давыдов, чума тебя забери, хорош, хоть бы шумнул мне, что человек
собирается в путь. И я-то, дура набитая, недоглядела, вот горюшко! Небось, он подумает, что
стряпуха нарочно схоронилась от него в будку, а я как раз к нему — со всей душой…
Давыдов по-прежнему молчал, и Куприяновна высказывалась без помех:
— Ты глянь, как он верхи сидит! Как, скажи, под конем родился, а на коне вырос! И не
ворохнется, соколик мой, не качнется! Ну, вылитый казак, да ишо старинной выправки! —
восторженно приговаривала она, не сводя очарованного взгляда с удаляющегося всадника.
— Он не казак, он украинец, — рассеянно сказал Давыдов и вздохнул. Ему стало как-то
невесело после отъезда Нестеренко.
От его слов Куприяновна вспыхнула, как сухой порох:
— Ты своей бабушке сказки рассказывай, а не мне! Я тебе точно говорю, что он истый
казак! Неужто тебе глаза залепило? Его издали по посадке угадаешь, а вблизу — по обличью,
по ухватке, да и по обхождению с женщиной видать, что он казачьей закваски, не из
робких… — многозначительно добавила она.
— Ну, пусть будет по-твоему, казак так казак, мне от этого ни холодно, ни жарко, —
примирительно сказал Давыдов. — А хорош парень? Как он тебе показался? Ведь ты же с
ним, пока не разбудила меня, наверное, наговорилась всласть?
Теперь пришла очередь вздохнуть Куприяновне, и она вздохнула всей могучей грудью
— да с таким усердием, что под мышкой у нее во всю длину шва с треском лопнула
старенькая кофточка.
— Такого поискать! — помедлив, с глубочайшим чувством ответила Куприяновна и