Page 235 - Поднятая целина

лицо и диву дался: уже не прежний веселый рассказчик, не общительный рубаха-парень,
готовый и побалагурить и побороться, сидел рядом с ним, а пожилой и усталый человек.
Глаза Нестеренко как-то сразу постарели, по углам рта легли глубокие складки, и даже
смуглый румянец на скуластых щеках словно бы выцвел и пожелтел. За короткие минуты
Нестеренко как будто подменили.
— Пора мне ехать, загостился я у тебя, — сказал он, тяжело поднимаясь с сурчины.
— Ты не заболеть ли хочешь? — с тревогой спросил Давыдов. — Что-то ты сразу скис.
— А ты угадал, — невесело сказал Нестеренко. — У меня начинается приступ малярии.
Давненько подцепил ее, в Средней Азии, и вот никак не избавлюсь от проклятущей.
— А что ты делал в Средней Азии? Какая нужда тебя туда носила?
— Уж не думаешь ли ты, что я туда за персиками ездил? Басмачей ликвидировал, а вот
свою собственную, родную малярию не могу ликвидировать. Загнали мне ее доктора в
печенки, теперь и радуйся на нее. Но это — между прочим, а напоследок вот что я хотел тебе
сказать: контрики зашевелились у нас в округе, то же самое и у соседей, в Сталинградской
области. На что-то еще рассчитывают, чертовы дуроломы! Но как это в песне поется? «Нас
побить, побить хотели, нас побить пыталися…»
— «А мы тоже не сидели, того дожидалися», — досказал Давыдов.
— Вот именно. Но все же ушки на макушке надо держать. — Нестеренко раздумчиво
почесал бровь и сердито крякнул: — Ничего с тобой не поделаешь, придется лишаться
дорогой вещицы… Раз уже заковали с тобой дружбу, прими в подарок вот эту игрушку,
пригодится в нужде. Нагульнов получил предупреждение, берегись и ты, а то можешь
получить кое-что похуже…
Из кармана куртки он достал матово блеснувший браунинг второго номера, вложил его
в ладонь Давыдова.
— Эта мелкая штука в обороне, пожалуй, надежнее слесарного инструмента.
Давыдов крепко стиснул руку Нестеренко, растроганно и несвязно забормотал:
— Спасибо тебе за товарищескую, как бы это сказать… ну, факт, что за дружескую
заботу! Большое спасибо!
— Носи на здоровье, — пошутил Нестеренко. — Только, смотри, не потеряй! А то ведь
старые вояки с годами становятся рассеянными…
— Пока жив — не потеряю, а если уж потеряю, то вместе с головой, — заверил
Давыдов, пряча пистолет в задний карман брюк.
Но сейчас же снова достал его, растерянно взглянул сначала на пистолет, потом на
Нестеренко.
— Неловко как-то получается… А как же ты останешься без оружия? Бери назад, не
надо мне!
Нестеренко легонько отстранил протянутую руку.
— Не беспокойся, у меня в запасе второй есть. Этот был расхожий, а тот я блюду как
зеницу ока, он у меня дарственный, именной. Я, что же, по-твоему, зря прослужил в армии и
провоевал пять лет? — Нестеренко подмигнул и даже попытался улыбнуться, но улыбка
вышла больной, вымученной.
Он снова зябко поежился пошевелил плечами, стараясь побороть дрожь, с перерывами
заговорил:
— А вчера мне Шалый хвалился твоим подарком. Был я у него в гостях, чаи гоняли с
сотовым медом, рассуждали о жизни, и вот он достает из сундука твой слесарный
инструмент, говорит: «За всю свою жизнь получил я два подарка: кисет от своей старухи,
когда она еще в девках ходила и на меня, на молодого коваля, поглядывала, да вот этот
инструмент лично от товарища Давыдова за мою ударность в кузнечном деле. Два подарка за
всю длинную жизнь! А сколько я за эту прокопченную дымом жизнь железа в руках
перенянчил, и не счесть! Потому-то эти подарочки и лежат у меня, считай, не в сундуке, а
возле самого сердца!» Хорош старик! Красивую, трудовую жизнь прожил, и, как говорится,
дай бог каждому принести людям столько пользы, сколько принес своими ручищами этот