Page 307 - Поднятая целина
P. 307
— А откуда ты их нахватался, этих слов? — продолжал допытываться любознательный
Бесхлебнов.
— У Макарушки Нагульнова. Мы же с ним огромадные приятели, ну вот он по ночам
англицкий язык изучивает, а я при нем нахожусь. Дал он мне толстую, как Куприяновна,
книжку, называется она — словарь. Не букварь, по каким детишки учатся, а словарь для
пожилых. Дал и говорит: «Учись, дед, на старости годов пригодится». Вот я и учусь
помаленьку. Только ты меня не перебивай, Акимушка, а то я в один момент с мысли
собьюсь. Я вам потом расскажу про этот словарь. Так вот, прибыл я к месту назначения со
своими призводителями, только ничего толку не вышло, ни из моих призводителей, ни из
ажиотажа… Скажу вам, добрые люди: кто этого Ваську глухого близко не знает, тот на
своем веку лишних десять лет проживет.
Это, то есть, такой пень, что Демид Молчун, ежли сравнять их, самый разговорчивый
человек у нас в Гремячем Логу. Что я из-за его молчания муки в степи принял — несть
числа! Не с кобылами же мне разговаривать? А Васька молчит сутками напролет, только
жрет с хрустом, а остальное время либо молчаком спит, либо лежит под ватолой, как гнилая
колода, и то же самое молчит. Редко-редко глазами похлопает и опять молчит. Вот какой
вопрос он мне задал, вовсе не разрешимый. Одним словом, прожил я там трое суток, как на
кладбище, в гостях у покойников, и уже начал сам с собою разговаривать. Э-э-э, думаю, так
дело не пойдет! Так недолго и умом тронуться такому компанейскому человеку, как я.
Уж на что я терпеть ненавижу, когда мой Макарушка Нагульнов на годовые праздники,
то есть на Первое мая и на Седьмое ноября, начнет длинные речи про мировую революцию
запузыривать и всякие непонятные слова из себя выкидывать, а и того бы я в тот момент
сутки напролет слушал бы, как соловья в саду или кочетиное пение в полуночный час. А что
вы думаете, гражданы, об этом кочетином пении? Это, братцы мои, не хуже, чем в церкви,
когда поют «со святыми упокой» или ишо какую-нибудь трогательную хреновину…
— Ты нам про любовь без харчей рассказывай, а не про то, как кочета поют, —
нетерпеливо прервал рассказчика учетчик бригады.
— Вы, гражданы, не волнуйтесь, дойдет дело и до разных и тому подобных любовей,
это не вопрос. Так вот, про этого Ваську глухого. Было бы полбеды, ежли бы он только в
молчанку играл, а он к тому же ишо такой обжористый оказался, что никакого сладу с ним
не было. Наварим каши или галушков из пресного теста, и что же получается? Я — раз
ложкой зачерпну из чугунка, а он — пять раз. Орудует своей огромадной ложкой, как дышло
на паровозе: туда-сюда, туда-сюда, из чугунка в рот, из рота в чугунок, я — глядь, а каши
уже на самом донышке. Встаю голодный, а он раздуется, как бычий пузырь, ляжет кверху
пузом и тогда зачнет икать на всю степь. Часа два поикает, нечистая, сила, и переходит на
храп. А храпит, проклятый сын, так, что даже кобылы, какие поблизости от нашего шалаша,
пужаются и бегут куда глаза глядят. Спит до ночи, спит не хуже, чем сурок зимой.
Вот какая горькая была там моя жизнь. И голодный, как кобель бездомный, и от скуки
поговорить, ну, разу не с кем… На второй день подсел я к Ваське, сложил руки трубой и
шумлю ему в самое ухо и во всю мочь: «Ты с чего глухой сделался, с войны или с золотухи в
детских годах?» А он мне ишо резче шумит: «С войны! Красные в девятнадцатом году из
четырехдюймовой пушки с бронепоезда положили возле меня снаряд. Коня под мной убило,
а я с той поры оказался сконтуженный и начисто оглох». Я дальше у него спрашиваю: «А с
чего ты, Василий, жрешь так, как, скажи, ты вовсе без памяти? Это у тебя тоже от
контузии?» А он мне в ответ: «Тучки находят — хорошо. Дождя зараз край как надо!» Вот и
поговори с таким балдахином…
— Ты когда про любовь зачнешь рассказывать? — нетерпеливо спросил Дубцов.
Щукарь досадливо поморщился:
— Далась вам эта любовь, будь она трижды проклята! Я этой самой любви всею
жизнею избегал, ежли бы покойный мой папаша не принудил — я бы и не женился вовек, а
зараз, изволь радоваться, рассуждай про нее. Тоже вопрос нашли… А ежли хотите знать, вот
что получилось тогда из любви без харчей…