Page 304 - Поднятая целина

противоположной стороне ручья, метрах в четырех от себя, такое, от чего глаза его
загорелись и губы затряслись в неудержимой ярости: на той стороне, свернувшись клубком,
сладко дремал на сугреве небольшой уж. В том, что это был именно уж, не могло быть
никаких сомнений: на голове его мирно светились оранжево-желтые «очки»…
И тут дед Щукарь просто взбесился. Никогда еще речь его не была столь патетически
взволнованной и негодующей. Выставив вперед больную ногу и торжественно протянув
руку, он дрожащим голосом заговорил:
— Выползок проклятый! Холоднокровная сволочь! Чума в желтых очках! И это ты,
вредная насекомая, мог меня, то есть мужчину-призводителя, так до смерти напужать?! А
я-то сдуру подумал, что ты это не ты, а порядочная гадюка! А что ты есть такое, ежели
разобраться в этом вопросе? Пакость ползучая тьфу, и больше ничего! Наступить на тебя
ногой ишо раз и растереть в дым и в прах, и больше ничего не остается. Ежли бы я через
тебя, аспида, ногу себе не свихнул, я бы так и сотворил с тобой, поимей это в виду.
Щукарь перевел дыхание, проглотил слюну. Уж, приподняв точечную
мраморно-черную головку, казалось, внимательно слушал впервые обращенную к нему речь.
Отдохнув немного, Щукарь продолжал:
— Вылупил свои бесстыжие глаза и не моргаешь, нечистый дух?! Ты думаешь, что тебе
это так и обойдется? Нет, милый мой, зараз ты от меня получишь все, что тебе на твой
нынешний трудодень причитается! Подумаешь, адаптер какой нашелся! Да я с тобой
разделаюсь так, что одни анфилады от тебя останутся, факт!
Дед Щукарь опустил обличающе гневный взор и среди мелкой гальки, принесенной
вешней водою откуда-то с верховьев Червленой балки, усмотрел крупный обкатанный
камень-голыш. Забыв про больную ногу, он смело шагнул вперед. Острая боль прострелила
щиколотку, и дед свалился на бок, ругаясь самыми непотребными словами, но все же не
выпуская камня из руки.
Пока он, кряхтя и стоная, поднялся на ноги, — уж исчез. Его как не было. Он будто
сквозь землю провалился! Щукарь выронил камень, недоумевающе развел руками:
— Скажи на милость, напасть какая-то, да только и делов. Ну, куда он, анчихрист, мог
деваться? Не иначе — опять же в воду мигнул. Уж оно как не повезет, так не повезет. Так
думаю, что на этом дело не кончится… Не надо бы мне, старому дураку, в разговоры с ним
ввязываться, надо было молчаком брать каменюку и бить его с первого раза же в голову,
непременно в голову, иначе эту гаду не убьешь, а со второго раза я мог и промахнуться,
факт. Но зараз кого же бить, ежли он сгинул, нечистый дух? Вот в чем вопрос!
Еще некоторое время дед Щукарь стоял возле ручья, почесывая затылок, а потом
безнадежно махнул рукой и похромал запрягать жеребцов. Пока он не отошел от ручья на
порядочное расстояние, он все еще оглядывался, всего лишь несколько раз и так просто, на
всякий случай…
…Степь под ветром могуче и мерно дышала во всю свою широченную грудь пьянящим
и всегда немного грустным ароматом скошенной травы, от дубовых перелесков, мимо
которых бежала дорога, тянуло прохладой, мертвым, но бодрящим запахом сопревшей
дубовой листвы, а вот прошлогодние листья ясеня почему-то пахли молодостью, весной и,
быть может, немножко — фиалками. От этого смешения разнородных запахов обычному
человеку всегда почему-то становится не очень весело, как-то не по себе, особенно тогда,
когда он остается сам с собой наедине… Но не таков был дед Щукарь. Удобно устроив
больную ногу, положив ее на свернутый зипун, а правую беспечно свесив с линейки, он уже
широко улыбался беззубым ртом, довольно щурил обесцвеченные временем глазки, а
крохотный, облупленный и красный носик его так и ходил ходуном, жадно ловя родные
запахи родной степи.
А почему ему было и не радоваться жизни? Боль в ноге стало понемногу утихать, туча,
принесенная ветром откуда-то с далекого востока, надолго закрыла солнце, и по равнине, по
буграм, по курганам и балкам поплыла густая сиреневая тень, дышать стало легче, а впереди
как-никак ожидал его обильный ужин… Нет, как хотите, но деду Щукарю жилось пока не