Page 18 - Поединок

женщина, чтобы мне всю жизнь киснуть в этой трущобе, в этом гадком местечке, которого
нет ни на одной географической карте!
И она, поспешно закрыв лицо платком, вдруг расплакалась злыми, самолюбивыми,
гордыми слезами.
Муж, обеспокоенный, с недоумевающим и растерянным видом, тотчас же подбежал к
ней. Но Шурочка уже успела справиться с собой и отняла платок от лица. Слез больше не
было, хотя глаза ее еще сверкали злобным, страстным огоньком.
— Ничего, Володя, ничего, милый, — отстранила она его рукой.
И, уже со смехом обращаясь к Ромашову и опять отнимая у него из рук нитку, она
спросила с капризным и кокетливым смехом:
— Отвечайте же, неуклюжий Ромочка, хороша я или нет? Если женщина
напрашивается на комплимент, то не ответить ей — верх невежливости!
— Шурочка, ну как тебе не стыдно, — рассудительно произнес с своего места
Николаев.
Ромашов страдальчески-застенчиво улыбнулся, но вдруг ответил чуть-чуть
задрожавшим голосом, серьезно и печально:
— Очень красивы!..
Шурочка крепко зажмурила глаза и шаловливо затрясла головой, так что разбившиеся
волосы запрыгали у нее по лбу.
— Ро-омочка, какой вы смешно-ой! — пропела она тоненьким детским голоском.
А подпоручик, покраснев, подумал про себя, по обыкновению: «Его сердце было
жестоко разбито…»

Все помолчали. Шурочка быстро мелькала крючком. Владимир Ефимович,
переводивший на немецкий язык фразы из самоучителя Туссена и Лангеншейдта, тихонько
бормотал их себе под нос. Слышно было, как потрескивал и шипел огонь в лампе, прикрытой
желтым шелковым абажуром в виде шатра. Ромашов опять завладел ниткой и потихоньку,
еле заметно для самого себя, потягивал ее из рук молодой женщины. Ему доставляло тонкое
и нежное наслаждение чувствовать, как руки Шурочки бессознательно сопротивлялись его
осторожным усилиям. Казалось, что какой-то таинственный, связывающий и волнующий ток
струился по этой нитке.
В то же время он сбоку, незаметно, но неотступно глядел на ее склоненную вниз голову
и думал, едва-едва шевеля губами, произнося слова внутри себя, молчаливым шепотом,
точно ведя с Шурочкой интимный и чувственный разговор:
«Как она смело спросила; хороша ли я? О! Ты прекрасна! Милая! Вот я сижу и гляжу
на тебя — какое счастье! Слушай же: я расскажу тебе, как ты красива. Слушай. У тебя
бледное и смуглое лицо. Страстное лицо. И на нем красные, горящие губы — как они
должны целовать! — и глаза, окруженные желтоватой тенью… Когда ты смотришь прямо, то
белки твоих глаз чуть-чуть голубые, а в больших зрачках мутная, глубокая синева. Ты не
брюнетка, но в тебе есть что-то цыганское. Но зато твои волосы так чисты и тонки и
сходятся сзади в узел с таким аккуратным, наивным и деловитым выражением, что хочется
тихонько потрогать их пальцами. Ты маленькая, ты легкая, я бы поднял тебя на руки, как
ребенка. Но ты гибкая и сильная, у тебя грудь, как у девушки, и ты вся — порывистая,
подвижная. На левом ухе, внизу, у тебя маленькая родинка, точно след от сережки, — это
прелестно!..»
— Вы не читали в газетах об офицерском поединке? — спросила вдруг Шурочка.
Ромашов встрепенулся и с трудом отвел от нее глаза.
— Нет, не читал. Но слышал. А что?
— Конечно, вы, по обыкновению, ничего не читаете. Право, Юрий Алексеевич, вы
опускаетесь. По-моему, вышло что-то нелепое. Я понимаю: поединки между офицерами —