Page 47 - Поединок

управлял хором, и мотая опущенной головой, Лех начал рассказывать один из своих
бесчисленных рассказов, которыми он был нафарширован, как колбаса ливером, и которых
он никогда не мог довести до конца благодаря вечным отступлениям, вставкам, сравнениям
и загадкам. Теперешний его анекдот заключался в том, что один офицер предложил другому
— это, конечно, было в незапамятные времена — американскую дуэль, причем в виде
жребия им служил чет или нечет на рублевой бумажке. И вот кто-то из них, — трудно было
понять, кто именно, — Под-Звон или Солуха, прибегнул к мошенничеству: «Гето, братец ты
мой, взял да и склеил две бумажки вместе, и вышло, что на одной стороне чет, а на другой
нечет. Стали они, братец ты мой, тянуть… Этот и говорит тому…»
Но и на этот раз подполковник не успел, по обыкновению, докончить своего анекдота,
потому что в буфет игриво скользнула Раиса Александровна Петерсон. Стоя в дверях
столовой, но не входя в нее (что вообще было не принято), она крикнула веселым и
капризным голоском, каким кричат балованные, но любимые всеми девочки:
— Господа, ну что-о же это такое! Дамы уж давно съехались, а вы тут сидите и
угощаетесь! Мы хочем танцевать!
Два-три молодых офицера встали, чтобы идти в залу, другие продолжали сидеть и
курить и разговаривать, не обращая на кокетливую даму никакого внимания; зато старый
Лех косвенными мелкими шажками подошел к ней и, сложив руки крестом и проливая себе
на грудь из рюмки водку, воскликнул с пьяным умилением:
— Божественная! И как это начальство позволяет шущештвовать такой красоте!
Рру-учку!.. Лобзнуть!..
— Юрий Алексеевич, — продолжала щебетать Петерсон, — ведь вы, кажется, на
сегодня назначены? Хорош, нечего сказать, дирижер!
— Миль пардон, мадам. 10 Се ма фот!.. Это моя вина! — воскликнул Бобетинский,
подлетая к ней. На ходу он быстро шаркал ногами, приседал, балансировал туловищем и
раскачивал опущенными руками с таким видом, как будто он выделывал подготовительные
па какого-то веселого балетного танца. — Ваш-шу руку. Вотр мэн, мадам. Господа, в залу, в
залу!
Он понесся под руку с Петерсон, гордо закинув кверху голову, и уже из другой
комнаты доносился его голос — светского, как он воображал, дирижера:
— Месье, приглашайте дам на вальс! Музыканты, вальс!
— Простите, господин подполковник, мои обязанности призывают меня, — сказал
Ромашов.
— Эх, братец ты мой, — с сокрушением поник головой Лех. — И ты такой же перец,
как и они все… Гето… постой, постой, прапорщик… Ты слыхал про Мольтке? Про великого
молчальника, фельдмаршала… гето… и стратега Мольтке?
— Господин подполковник, право же…
— А ты не егози… Сия притча краткая… Великий молчальник посещал офицерские
собрания и, когда обедал, то… гето… клал перед собою на стол кошелек, набитый, братец ты
мой, золотом. Решил он в уме отдать этот кошелек тому офицеру, от которого он хоть раз
услышит в собрании дельное слово. Но так и умер старик, прожив на свете сто девяносто
лет, а кошелек его так, братец ты мой, и остался целым. Что? Раскусил сей орех? Ну, теперь
иди себе, братец. Иди, иди, воробышек… попрыгай…

IX

В зале, которая, казалось, вся дрожала от оглушительных звуков вальса, вертелись две
пары. Бобетинский, распустив локти, точно крылья, быстро семенил ногами вокруг высокой
Тальман, танцевавшей с величавым спокойствием каменного монумента. Рослый, патлатый

10 Тысяча извинений, сударыня (фр.)