Page 82 - Поединок

этот новый мягкий звук, вплетясь в торжествующие медные звуки оркестра, слился с ним в
одну чудесную, радостную гармонию. Какая-то бодрая, смелая волна вдруг подхватила
Ромашова, легко и сладко подняв его на себе. С проникновенной и веселой ясностью он
сразу увидел и бледную от зноя голубизну неба, и золотой свет солнца, дрожавший в
воздухе, и теплую зелень дальнего поля, — точно он не замечал их раньше, — и вдруг
почувствовал себя молодым, сильным, ловким, гордым от сознания, что и он принадлежит к
этой стройной, неподвижной могучей массе людей, таинственно скованных одной незримой
волей…
Шульгович, держа обнаженную шашку у самого лица, тяжелым галопом поскакал
навстречу.
Сквозь грубо-веселые, воинственные звуки музыки послышался спокойный, круглый
голос генерала:
— Здорово, первая рота!
Солдаты дружно, старательно и громко закричали. И опять на станции свистнул
паровоз — на этот раз отрывисто, коротко и точно с задором. Здороваясь поочередно с
ротами, корпусный командир медленно ехал по фронту. Уже Ромашов отчетливо видел его
грузную, оплывшую фигуру с крупными поперечными складками кителя под грудью и на
жирном животе, и большое квадратное лицо, обращенное к солдатам, и щегольской с
красными вензелями вальтрап на видной серой лошади, и костяные колечки мартингала, и
маленькую ногу в низком лакированном сапоге.
— Здорово, шестая!
Люди закричали вокруг Ромашова преувеличенно громко, точно надрываясь от
собственного крика. Генерал уверенно и небрежно сидел на лошади, а она, с налившимися
кровью добрыми глазами, красиво выгнув шею, сочно похрустывая железом мундштука во
рту и роняя с морды легкую белую пену, шла частым, танцующим, гибким шагом. «У него
виски седые, а усы черные, должно быть нафабренные», — мелькнула у Ромашова быстрая
мысль.
Сквозь золотые очки корпусный командир внимательно вглядывался своими темными,
совсем молодыми, умными и насмешливыми глазами в каждую пару впивавшихся в него
глаз. Вот он поравнялся с Ромашовым и приложил руку к козырьку фуражки. Ромашов
стоял, весь вытянувшись, с напряженными мускулами ног, крепко, до боли, стиснув эфес
опущенной вниз шашки. Преданный, счастливый восторг вдруг холодком пробежал по
наружным частям его рук и ног, покрыв их жесткими пупырышками. И, глядя неотступно в
лицо корпусного командира, он подумал про себя, по своей наивной детской привычке:
«Глаза боевого генерала, с удовольствием остановились на стройной, худощавой фигуре
молодого подпоручика».
Корпусный командир объехал таким образом поочередно все роты, здороваясь с
каждой. Сзади него нестройной блестящей группой двигалась свита: около пятнадцати
штабных офицеров на прекрасных, выхоленных лошадях. Ромашов и на них глядел теми же
преданными глазами, но никто из свиты не обернулся на подпоручика: все эти парады,
встречи с музыкой, эти волнения маленьких пехотных офицеров были для них привычным,
давно наскучившим делом. И Ромашов со смутной завистью и недоброжелательством
почувствовал, что эти высокомерные люди живут какой-то особой, красивой, недосягаемой
для него, высшей жизнью.
Кто-то издали подал музыке знак перестать играть. Командир корпуса крупной рысью
ехал от левого фланга к правому вдоль линии полка, и за ним разнообразно волнующейся,
пестрой, нарядной вереницей растянулась его свита. Полковник Шульгович подскакал к
первой роте. Затягивая поводья своему гнедому мерину, завалившись тучным корпусом
назад, он крикнул тем неестественно свирепым, испуганным и хриплым голосом, каким
кричат на пожарах брандмайоры:
— Капитан Осадчий! Выводите роту-у! Жива-а!..
У полкового командира и у Осадчего на всех ученьях было постоянное любовное