Page 24 - Приглашение на казнь

проводить меня до околицы, его синяя тень на стене не сразу за
ним последовала... о, знаю, знаю, что тут с моей стороны был
недосмотр, ошибка, что вовсе тень не замешкалась, а просто,
скажем, зацепилась за шероховатость стены... -- но вот, что я
хочу выразить: между его движением и движением отставшей тени,
-- эта секунда, эта синкопа, -- вот редкий сорт времени, в
котором живу, -- пауза, перебой, -- когда сердце, как пух... И
еще я бы написал о постоянном трепете... и о том, что всегда
часть моих мыслей теснится около невидимой пуповины,
соединяющей мир с чем-то, -- с чем, я еще не скажу... Но как
мне писать об этом, когда боюсь не успеть и понапрасну
разбередить... Когда она сегодня примчалась, -- еще ребенок, --
вот, что хочу сказать, -- еще ребенок, с какими-то лазейками
для моей мысли, -- я подумал словами древних стихов -- напоила
бы сторожей... спасла бы меня. Кабы вот таким ребенком
осталась, а вместе повзрослела, поняла, -- и вот удалось бы:
горящие щеки, черная ветреная ночь, спасение, спасение... И
напрасно я повторяю, что в мире нет мне приюта... Есть! Найду
я! В пустыне цветущая балка! Немного снегу в тени горной скалы!
А ведь это вредно, -- то, что делаю, -- я и так слаб, а
разжигаю себя, уничтожаю последние свои силы. Какая тоска, ах,
какая... И мне ясно, что я еще не снял самой последней пленки
со своего страха".
Он задумался. Потом бросил карандаш, встал, заходил.
Донесся бой часов. Пользуясь их звоном, как платформой,

поднялись на поверхность шаги; платформа уплыла, шаги остались,
и вот в камеру вошли: Родион с супом и господин библиотекарь с
каталогом.
Это был здоровенного роста, но болезненного вида мужчина,
бледный, с тенью у глаз, с плешью, окруженной темным венцом
волос, с длинным станом в синей фуфайке, местами выцветшей, и с
кубовыми заплатами на локтях. Он держал руки в карманах узких,
как смерть, штанов, сжав под мышкой большую, переплетенную в
черную кожу книгу. Цинциннат уже раз имел удовольствие видеть
его.
-- Каталог, -- сказал библиотекарь, речь которого
отличалась какой-то вызывающей лаконичностью.
-- Хорошо, оставьте у меня, -- сказал Цинциннат, -- я
выберу. Если хотите подождать, присесть, -- пожалуйста. А если
хотите уйти...
-- Уйти, -- сказал библиотекарь.
-- Хорошо. Тогда я потом передам каталог Родиону. Вот,
можете забрать... Эти журналы древних -- прекрасны,
трогательны... С этим тяжелым томом я, знаете, как с грузом,
пошел на дно времен. Пленительное ощущение.