Page 29 - Приглашение на казнь

круглые карие глаза, и коралловые сережки, -- ах, как хотелось
бы сейчас воспроизвести ее такой, совсем новенькой и еще
твердой, -- а потом постепенное смягчение, -- и складочка между
щекой и шеей, когда она поворачивала голову ко мне, уже
потеплевшая, почти живая. Ее мир. Ее мир состоит из простых
частиц, просто соединенных; простейший рецепт поваренной книги
сложнее, пожалуй, этого мира, который она, напевая, печет, --
каждый день для себя, для меня, для всех. Но откуда, -- еще
тогда, в первые дни, -- откуда злость и упрямство, которые
вдруг... Мягкая, смешная, теплая и вдруг... Сначала мне
казалось, что это она нарочно: показывает, что ли, как другая
на ее месте остервенела бы, заупрямилась. Как же я был удивлен,
когда оказалось, что это она сама и есть! Из-за какой ерунды,
-- глупая моя, какая голова маленькая, если прощупать сквозь
все русое, густое, которому она умеет придать невинную
гладкость, с девическим переливом на темени. "Женка у вас --
тишь да гладь, а кусачая", -- сказал мне ее первый, незабвенный
любовник, причем подлость в том, что эпитет -- не в
переносном... она действительно в известную минуту... одно из
тех воспоминаний, которые надо сразу гнать от себя, иначе
одолеет, заломает. "Марфинька сегодня опять..." -- а однажды я
видел, я видел, я видел -- с балкона, -- я видел, -- и с тех
пор никогда не входил ни в одну комнату без того, чтобы не
объявить издали о своем приближении -- кашлем, бессмысленным
восклицанием. Как страшно было уловить тот изгиб, ту

захлебывающуюся торопливость, -- все то, что было моим в
тенистых тайниках Тамариных Садов, -- а потом мною же утрачено.
Сосчитать, сколько было у нее... Вечная пытка: говорить за
обедом с тем или другим ее любовником, казаться веселым,
щелкать орехи, приговаривать, -- смертельно бояться нагнуться,
чтобы случайно под столом не увидеть нижней части чудовища,
верхняя часть которого, вполне благообразная, представляет
собой молодую женщину и молодого мужчину, видных по пояс за
столом, спокойно питающихся и болтающих, -- а нижняя часть --
это четырехногое нечто, свивающееся, бешеное... Я опустился в
ад за оброненной салфеткой. Марфинька потом о себе говаривала
(в этом же самом множественном числе): "Нам очень стыдно, что
нас видели", -- и надувала губы. И все-таки: я тебя люблю. Я
тебя безысходно, гибельно, непоправимо -- Покуда в тех садах
будут дубы, я буду тебя... Когда тебе наглядно доказали, что
меня не хотят, от меня сторонятся, -- ты удивилась, как это ты
ничего не заметила сама, -- а ведь от тебя было так легко
скрывать! Я помню, как ты умоляла меня исправиться, совершенно
не понимая, в сущности, что именно следовало мне в себе
исправить и как это собственно делается, и до сих пор ты ничего