Page 62 - Прощание с Матерой
P. 62

скорбью отвечала она. – Он человек.
                     – Какой  он  человек?  Ты  погляди  хоть  раз  внимательно  на  него,  на  образину.  Страх
               берет. Он и говорить-то, как люди говорят, не может, по-звериному рычит да бурчит.
                     – А я его и без лишнего разговора понимаю. И он меня понимает. Я ить, Андрюшка,
               потеперь ищу, кто ровня мне, не как-нить. Сама-то я лутше, ли че ли? Никого уж не остается,
               кто бы меня понимал.
                     Утром, в отъезд, Дарью обидело, что Андрей стал прощаться с нею в избе, не хотел,
               чтобы  она  проводила  его  до  лодки.  Она  все-таки  проводила.  Но  сильней  и  больней  этой
               обиды была другая, которую и назвать нельзя, потому что нет для нее подходящего слова.
               Ею можно только мучиться, как мучаются тоской или хворью, когда непонятно, что и где
               болит. Она помнила хорошо:  со вчера, как приехал, и по сегодня, как  уезжать, Андрей не
               выходил  никуда  дальше  своего  двора.  Не  прошелся  по  Матёре,  не  погоревал  тайком,  что
               больше  ее  никогда  не  увидит,  не  подвинул  душу…  ну,  есть  же  все-таки,  к  чему  ее  в
               последний  раз  на  этой  земле,  где  он  родился  и  поднялся,  подвинуть,  а  взял  в  руки
               чемоданчик, спустился ближней дорогой к берегу и завел мотор.
                     Прощай  и  ты,  Андрей.  Прощай.  Не  дай  господь,  чтобы  жизнь  твоя  показалась  тебе
               легкой.
                     А  скоро  фыркнул  без  всяких  объяснений  куда-то  опять  Петруха,  и  Катерина  снова
               перебралась к Дарье.
                     Это уже шел август, месяц-поспень. Поспевало в огородах, в полях, в лесах, поспела,
               по-бабьи вызрев и отгуляв, Ангара, в которой после ильина дня отрезно, как после свадьбы,
               никто не купался, потому что «олень в воду написал», нельзя. Отцветало небо и солнечными
               днями смотрелось тяжелым и мякотным. Погода больше не дурила, стояла ветреная, сухая,
               но  уже  чувствовалось,  чувствовалось  время:  ночами  было  студено;  ярко,  блескуче  горели
               звезды  и  часто  срывались,  догорая  на  лету,  прочеркивая  небо  прощальными  огненными
               полосами, при виде которых что-то тревожно обрывалось и в душе, сиротя и сжимая ее; по
               утрам,  после  особенно  звонких  ночей,  наплывали  серые  мутные  туманы,  держась  покуда
               возле  берегов,  не  застилая  всей  сплошью  Ангару,  а  дни,  ставшие  заметно  короче,  но  не
               потерявшие  силы  и  мощи,  казались  до  предела  полными  и  тугими,  вобравшими  в  себя
               больше, чем они могут свезти.
                     И верно, случался словно бы затор, и раза два или три, и все под вечер где-то далеко, за
               небом, недовольно грозил гром, но только грозил, до дождя и буйства не доходило.
                     Отстрадовали  покосчики:  на  лугу  стояло  восемь  больших  зародов.  Для  себя  из  всей
               деревни  насмелились  косить  два  дома:  Кошкины  или  Коткины,  которые  своей  большой
               дружной семьей намахали на корову шутя, и Дарьина соседка Вера Носарева. Но эта на диво
               отчаянная баба: и в дождь, и в ночь, не разгибая спины, тюкала и тюкала одна, без всякой
               пособи, и натюкала на корову. Почти одна же, потому что от девчонки на двенадцатом году
               пользы немного, сгребла, стаскала в копны, а сметать под запал, из уважения и удивления к
               Вериному упрямству, помог после общей работы народ. И хоть после метки выставила баба
               угощенье, ясно было, что не ради него колхозом навалились на Верино сенцо люди, а ради
               нее, решившейся наперекор всему и в укор им не попуститься коровой, отстоять свое право
               на собственное, непокупное молоко для ребятишек. И, глядя на нее, думала с упреком себе
               Дарья,  что  надо  бы  и  ей  попробовать  взяться  за  литовку.  А  там  бы  видно  было…  тогда,
               глядишь,  пожил  бы  еще  Андрей  и  не  стряслась  эта  оказия  с  Павлом.  Оттого,  может,  и
               стряслась, что долго раздумывали, ждали у моря погоду. Почему бы в дождь не косить! Ни
               холеры зеленой траве от него не будет. Спохватилась – нечего сказать. Эх, да что толку, что
               прожила она восемьдесят и больше годов, если и этого не взяла в разум?!
                     Вовсю подкапывали молодую картошку и  жарили ее с маслятами, которых высыпало
               видимо-невидимо, – будто за все оставшиеся наперед, оборванные годы. Где стоит хоть одна
               сосенка или елочка, – обязательно густой россыпью маслята. Подошли и грузди, осиновые и
               березовые,  но  эти  всходили  степенно  и  разборчиво,  без  спешки  и  колготни.  Вообще  это
               последнее лето, словно зная, что оно последнее, было урожайным на ягоды и грибы. Вслед за
   57   58   59   60   61   62   63   64   65   66   67