Page 59 - Прощание с Матерой

боится смерти, как он. Хужей всякого зайца. А от страху чего не наделаешь…
Она отставила в угол лопату и обернулась. За Андреевой спиной, в прихожей, где одно
окно выходило на Ангару, стояло солнце. Лицо ее просветлело.
– Господи! – виновато прошептала Дарья. – А я про смерть… Не иначе как с ума,
старая, сошла. Не иначе.
Это было настоящее, хоть и бледное, усталое, с великим трудом продравшееся сквозь
тучи солнце. Пред самым закатом оно выкатилось на узкую чистую полоску и, объявляя свое
освобождение, зазвенело, засияло, обещая, что только зайдет за ночь, а утром выйдет и
примется за работу.
Дурноматом кричали петухи; кричала скотина; где-то гулко и торжественно бухало
железо.

15

И оно, солнце, не обмануло. На другой день оно вышло с восходом: в небе еще
держались тучи, подсохшие и сморенные, словно надоевшие сами себе, но восточная,
утренняя сторона была чистой, и солнце выкатилось без помех.
И пока оно поднималось, тучи, утоньшаясь и сквозя, все отступали от него и отступали
– и наконец, как льдины, растаяли совсем. К обеду небо полностью освободилось, засияло и
в радостном нетерпении как бы заходило, закружилось над землей, снизывая, волна за
волной, щедрую, чистую краску. В него ринулись птицы и заиграли, заносились, разминая
крылья, вскрикивая в глубоких нырках от счастья, что им дано летать. Мокрая земля
задымила белым, молочным парком, который тут же сгорал под солнцем; готовились
кваситься лужи, в них со вниманием заглядывали, словно решаясь наконец научиться
плавать, курицы, в них бродили поросята, но без жары не ложились, только примеривались,
где можно будет позже лечь. Зелень в лесах и травах налилась и загустела до темноты, но и
после недельного ненастья нигде не тронулся желтизной лист – лето, значит, будет долгим.
Ровные в дождь, резкие и ясные запахи слились в одно могучее испарение, в котором, как в
реке, нельзя было разобрать, чья из какого ручья вода.
После обеда, едва обыгало, Павел повел людей разбрасывать копны, сушить пролитое
сено. Дождь работы наделал. Но хуже всего – он смыл и унес азарт и запал, с каким до того
шел сенокос. Положим, переделывать, возвращать свою работу всегда приятного мало, но
люди чувствовали, что и наперед, когда они наверстают ее и пойдут дальше, что и тогда они
станут работать только ради работы, а не ради удовольствия. А ведь поначалу именно
удовольствие и было. Теперь же хотелось скорей конца: поставить зароды – и домой. Хватит
жить нараскоряку: одна нога здесь, другая там, пора прибиваться к твердому берегу. Сейчас,
при солнце, середина сентября казалась совсем близкой – рукой подать, а еще столько всяких
забот, столько хлопот по переезду – где взять силы и время? Корова вон ходит на выпасе, не
чуя беды, – как быть с ней? И кто решался косить, теперь задумался: когда? Не лучше ли
сразу корову под топор, а заботу под забор?
– Можно было и в дождь ходить помаленьку, махать, – попрекала себя и мужиков
своих Дарья, недовольно охая, растравляясь тем, что вот задним умом только и умны.
– Можно было, – пряча глаза и нервничая, отвечал Павел. – Только он не сказывался,
когда кончится. Можно было и сгноить.
Один Андрей не унывал:
– Накосим, бабушка, чего ты шебутишься? Погода установится – накосим. Я хоть
завтра могу начать. Копен тридцать в неделю поставим. Хватит вам на корову тридцать
копен?
– Ежели картофка уродится, пошто не хватит.
– Уродится – куда она денется? Веселел от этой уверенности и Павел:
– Может, с кем сговорюсь впристяжку. В три пары рук оно поскорей. В колхозе теперь
допоздна работы не будет. – Он еще по привычке говорил «колхоз».