Page 71 - Прощание с Матерой

ней еще толком не зная, а как почал тебя мужик да обзавелась семьей – остается только
надеяться. Но и надежды с каждым годом все меньше, и она тает, как снег, пока не истает
совсем, впитавшись в землю, – и вот уже перед тобой не надежда, а парком дымящиеся
из-под земли воспоминания. Ну так Сима – что с нее взять! В мечтания ударилась! Сирая
голова, да не головкой звать. Вольная птица, да присесть некуда, все места заняты. А летать
– крылышки не те. «Хошь Сима – да мимо», – вспомнила Дарья дразнилку. Мимо и будет, не
иначе. Но, размышляя об этом, Дарья с тоской подумала, что, пожалуй, Сима говорит
правду, что ничего ей, Дарье, от завтрашнего дня не надо… Не то что мечтать – куда там! –
не то что надеяться, но и самых простых желаний, кажется, не осталось. Все сошло в одну
сторону. На что ей, верно, надеяться? На смерть? Этого не минуешь, на это можно не тратить
надежду. А на что еще? Не на что. Стало быть, скоро и помирать, если жить больше не с чем.
А Сима с Катериной подержатся, поживут, и не потому, что они помоложе, силенки у ней
тоже не все еще вышли, а потому, что есть у них тут дело: Симе – поднимать мальчонку,
Катерине – беспокоиться о Петрухе, надеяться на его выправление. Они кому-то нужны, этой
нуждой в себе они и станут шевелиться, от нее же никому ничего не требуется. Сейчас она в
сторожах, а переедут, и этого не понадобится. Без дела, без того, чтобы в нем нуждались,
человек жить не может. Тут ему и конец. И не такие люди, как она, и не в таких годах,
оставшись без надобности, без полезного служения, крест-накрест складывали на груди
лапки.
Стало еще светлей и неспокойней – вышла в окно луна. Все бренчала и бренчала
жестяным голосом одуревшая собака – прямо в уши вонзался этот невредный лай. Чтобы
перебить в себе какое-то давящее, неизвестно с чего взявшееся удушливое беспокойство,
Дарье захотелось встать – и так захотелось, настолько показалось необходимым, что она,
понимая, что незачем это, все-таки торопливо опустила ноги в носках на приступку, сошла
по голбцу на пол и приблизилась к окну. Пол-ограды было залито ярким и полным лунным
светом, деревянные мостки у крыльца купались в нем, как в воде; пол-ограды лежало в
тяжелой, сплошной тени от амбаров. «Как вареный», – вздрогнув, подумала Дарья о лунном
свете и отвернулась от окна. Сима, наблюдая за Дарьей, приподняла от подушки голову, и
Дарья – надо было что-то сказать – спросила:
– Уснул мальчонка-то?
– Уснул, – услужливо ответила Сима. – Давно уснул. А ты че?
– Так. Спина затерпла на печи, на девятом кирпичи. Промялась маленько, посмотрела,
вы со мной говорели али не вы. Полезу назадь.
– Ну и кто с тобой говорел? – спросила Катерина. – Мы, нет?
– Кто вас разберет? По голосу навроде вы, а по словам – каки-то молоденькие. Ох, че
щас Настасья наша – спит, не спит? Может, так же вот лежит, нас поминает. Она ить не
знает, что мы теперь в одной избе ночуем. Ох, Настасья, Настасья! Скорей бы приехала,
посмотреть ишо на ее, побалакать с ей. Лежала бы тут у нас ишо Настасья – от и коммуния,
никого боле не надо. Ей-то, поди-ка, есть о чем порассказать. Столь насмотрелась, че и за
всю жизнь не видывала. За себя и за нас насмотрелась. До утра хватило бы слушать.
Она с кряхтеньем стала взбираться обратно на печь и, одолев ее, отдышавшись,
отозвалась оттуда о себе:
– Ох, свежий человек поглядел бы: и вправду баба-яга. Ни кожи, ни рожи. А хужей того
– злиться стала. Вот это совсем нехорошо. Я раньче навроде незлая была. А потеперь то не
по мне, это не по мне. Нет, пора помирать, дале ходу нету. Че злиться?! Оне делают как
хочут – ну и пущай. Оне хозяева, ихное время настало. Схоронить меня, поди-ка, схоронют,
поверх земли не бросют, а боле мне ниче и не надо. Так, нет я, девки, говорю?
«Девки», не зная, хорошо ли соглашаться, отмолчались.
– Уснули, ли че ли? Ну спите, когда уснули. Скоро, однако что, рассветать зачнет. А
рассветет, белый день выйдет – ишо потопчемся. Оно, может, так и надо. Спи, Дарьюшка, и
ты. Не об чем, люди говорят, твоему сердцу болеть. Только пошто оно так болит? Хорошо,
ежли об чем одном болит – поправить можно, а ежли не об чем, обо всем вместе? Как на огне