Page 90 - Прощание с Матерой

одночасье помереть, чтобы вместе лягчи. Я уж узнавала. Кладбище молодое, всех подряд по
очереди хоронют, кто с кем угадат. Ой, да мне-то долго не продержаться – все, может,
недалеко от Егора посторонюсь. Не знаю, зиму перезимую, нет ли… Думаю, поеду,
проведаю вас, на Матёру в остатний раз гляну. И зачну готовиться. Изба-то наша с Егором
сгорела?
– Дак ты рази не видала? Седни только сгорела. Ты приплыла-то, она ишо догорала.
Весь наш околоток до седни держался, однем махом сгорел. Не видала, ли че ли?
– Ниче я не видала. Я не видала, как и сюда-то приплыла, как на пароходе ехала. Все
будто во сне. А так приспичило на Матёру напоследок поглядеть, так приспичило… свету
белого не вижу. Ниче не надо, кусок хлеба в горло не лезет. Нет, думаю, поеду, иначе жисти
не будет. Нюню, кошечку, привезу. Ой, – спохватилась она. – Нюня-то моя живая? Я и не
спросю. Дарья, Нюню-то я тебе оставляла?…
– Ты спроси, я живая, нет? Про Нюню свою…
– Дак где она, Нюня-то? Я тебе велела доглядывать за ей.
– Вечер ишо живая была. А щас где, не знаю. Помню, что вечор выгнала ее из избы,
чтоб не сгорела. Может, обратно в продушину залезла, а может, родит где.
– Надо завтри поискать ее, покликать. Как я без ее? Ой, да как я теперь жить-то буду?
Как я одна-то буду? – В темноте Настасья засморкалась, закачалась.
Дарья вдруг подсказала:
– Возьми вот с собой Симу с мальчонкой. Оне тоже не знают, как жить, в какую
сторону податься. Али Богодула. А то про Нюню…
– Ык! – отказался Богодул. – Гор-род! – и возмущенно фуркнул.
– Дак оно, конешно бы, лутче некуды, ежли бы Сима-то поехала, – обрадовалась
Настасья. – Вместе бы жить стали. А то ить мне, Аксинья говорит, так и эдак подселенку
дадут. Нашто ее, чужую-то, мы, материнские, за одной дверкой бы жили. Прямо лутче бы
некуды.
– Я не знаю, – растерялась Сима. – Надо, наверно, разрешение брать. Могут не дать. А
так хорошо бы…
Настасья вздохнула:
– Я в етим ниче не понимаю. Меня Аксинья же другой раз там такнет, а без ее я совсем
бы пропала. Житье, правда что, нелегкое. Город, он город и есть. Хлебушко купить надо,
картофку купить, лук купить. Хлебушко, он недорогой… Аксинья меня раз на базар
потащила. Ехали, ехали на колесах – у меня ажно голова закружилась. Ну, приехали. Дак
нашто и ехали? Котелок картофки три рубли стоит, головка чесноку – рупь. Да это че,
думаю, деется, где таких рублев набраться?! Это чистое разбойство! Я так ни с чем и обратно
поехала. Нагляделась зато за глаза. Эти подгородные-то наживаются, ой, наживаются выше
головы. Куды оне столь хапают, нашто имя?! Ой, да че говореть! У нас покуль за телку
деньги оставались, дак жили. А потеперь не знаю. Сулятся за Егора пензию назначить. Не
знаю. За фатеру ондай, за огонь ондай. Можеть, ниче, я теперь уж много не ем. Не надо
стало. Совсем ниче не надо стало. Другой раз крошки в рот забуду, не возьму, и он не
попросит. Как святая сделалась. В чем душа держится.
Завозился, укладываясь с краю у двери, Богодул, и Настасья умолкла. Часто, раз за
разом, вздыхала Катерина, не слышно было ни мальчишку, ни Симу. Какой-то дальний,
издонный холодный свет кружил по курятнику, смутной рябью падал на стены и лица,
тенетил дверь напротив окошка. И завороженные этим светом, в молчании и потерянности,
старухи забылись.

22

Павел добрался до поселка в сумерках. Дежурная машина, все лето гонявшая с берега в
поселок и обратно, больше не работала, и Павел, замкнув лодку и поговорив со сторожем,
подволошенским стариком Воротилой, прозванным так когда-то за огромную силушку, а