Page 85 - Прощание с Матерой

После обеда, ползая на коленках, она мыла пол и жалела, что нельзя его как следует
выскоблить, снять тонкую верхнюю пленку дерева и нажити, а потом вышоркать голиком с
ангарским песочком, чтобы играло солнце. Она бы как-нибудь в конечный раз справилась.
Но пол был крашеный, это Соня настояла на своем, когда мытье перешло к ней, и Дарья не
могла спорить. Конечно, по краске споласкивать легче, да ведь это не контора, дома и
понагибаться не велика важность, этак люди скоро, чтоб не ходить в баню, выкрасят и себя.
Сколько тут хожено, сколько топтано – вон как вытоптались яминами, будто просели,
половицы. Ее ноги ступают по ним последними.
Она прибиралась и чувствовала, как истончается, избывается всей своей мочью, – и чем
меньше оставалось дела, меньше оставалось и ее. Казалось, они должны были изойти враз,
только того Дарье и хотелось. Хорошо бы, закончив все, прилечь под порожком и уснуть. А
там будь что будет, это не ее забота. Там ее спохватятся и найдут то ли живые, то ли
мертвые, и она поедет куда угодно, не откажет ни тем, ни другим.
Она пошла в телятник, раскрытый уже, брошенный, с упавшими затворами, отыскала в
углу старой загородки заржавевшую, в желтых пятнах, литовку и подкосила травы. Трава
была путаная, жесткая, тоже немало поржавевшая, и не ее бы стелить на обряд, но другой в
эту пору не найти. Собрала ее в кошеломку, воротилась в избу и разбросала эту накось по
полу; от нее пахло не столько зеленью, сколько сухостью и дымом – ну да недолго ей и
лежать, недолго и пахнуть. Ничего, сойдет. Никто с нее не взыщет.
Самое трудное было исполнено, оставалась малость. Не давая себе приткнуться, Дарья
повесила на окошки и предпечье занавески, освободила от всего лишнего лавки и топчан,
аккуратно расставила кухонную утварь по своим местам. Но все, казалось ей, чего-то не
хватает, что-то она упустила. Немудрено и упустить: как это делается, ей не довелось
видывать, и едва ли кому довелось. Что нужно, чтобы проводить с почестями человека, она
знает, ей был передан этот навык многими поколениями живших, тут же приходилось
полагаться на какое-то смутное, неясное наперед, но все время кем-то подсказываемое чутье.
Ничего, зато другим станет легче. Было бы начало, а продолжение никуда не денется, будет.
И чего не хватало еще, ей тоже сказалось. Она взглянула в передний угол, в один и
другой, и догадалась, чо там должны быть ветки пихты. И над окнами тоже. Верно, как
можно без пихтача? Но Дарья не знала, остался ли он где-нибудь на Матёре – все ведь
изурочили, пожгли. Надо было идти и искать.
Смеркалось; вечер пал теплый и тихий, со светленькой синевой в небе и в дальних,
промытых сумерками, лесах. Пахло, как всегда, дымом, запах этот не сходил теперь с
Матёры, но пахло еще почему-то свежестью, прохладой глубинной, как при вспашке земли.
«Откуда же это?» – поискала Дарья и не нашла. «А оттуда, из-под земли, – послышалось
ей. – Откуда же еще?» И правда – откуда же сирой земляной дух, как не из земли?
Дарья шла к ближней верхней проточке, там пограблено было меньше, и шлось ей на
удивление легко, будто и не топталась без приседа весь день, будто что-то несло ее, едва
давая касаться ногами тропки для шага. И дышалось тоже свободно и легко. «Правильно,
значит, догадалась про пихту ту», – подумала она. И благостное, спокойное чувство, что все
она делает правильно, даже то, что отказала в последней ночевке Симе и Катерине,
разлилось по ее душе. Что-то велело же ей отказать, без всякой готовой мысли, одним
дыхом?! И что-то толкнуло же пожогщика отнести огонь на завтра – тоже, поди, не думал, не
гадал, а сказал. Нет, все это не просто, все со смыслом. И она уже смотрела на
перелетающую чуть поперед и обок желтогрудую птичку, которая то садилась, то снова
вспархивала, словно показывая, куда идти, как на дальнюю и вещую посланницу.
Она отыскала пихту, которая сбереглась для нее и сразу же показала себя, нарвала
полную охапку и в потемках воротилась домой. И только дома заметила, что воротилась, а
как шла обратно, о чем рассуждала дорогой, не помнила. Ее по-прежнему не оставляло
светлое, истайна берущееся настроение, когда чудилось, что кто-то за ней постоянно следит,
кто-то ею руководит. Устали не было, и теперь, под ночь, руки-ноги точно раскрылились и
двигались неслышно и самостоятельно.