Page 17 - Разгром

немигающим взглядом, выдернул из толпы, как гвоздь.
Ординарец пробрался к столу, низко склонив голову, ни на кого не глядя. Он сильно
вспотел, руки его дрожали. Почувствовав на себе сотни любопытных глаз, он попробовал
было поднять голову, но наткнулся на суровое, в жестком войлоке, лицо Гончаренки.
Подрывник смотрел сочувственно и строго. Морозка не выдержал и, обернувшись к окну,
замер, упершись в пустоту.
— Вот теперь и обсудим, — сказал Левинсон по-прежнему удивительно тихо, но
слышно для всех, даже за дверями. — Кто хочет говорить? Вот ты, дед, хотел, кажется?..
— Да что тут говорить, — смутился дед Евстафий, — мы так только, промеж себя...
— Разговор тут недолгий, сами решайте! — снова загалдели мужики.
— А ну, старик, мне слово дай... — неожиданно сказал Дубов с глухой и сдержанной
силой, смотря на деда Евстафия, отчего и Левинсона назвал по ошибке стариком. В голосе
Дубова было такое, что все головы, вздрогнув, повернулись к нему.
Он протискался к столу и стал рядом с Морозкой, загородив Левинсона большой и
грузной фигурой.
— Самим решать?.. боитесь?! — рванул гневно и страстно, грудью обламывая
воздух. — Сами решим!.. — Он быстро наклонился к Морозке и впился в него горящими
глазами. — Наш, говоришь, Морозка... шахтер? — спросил напряженно и едко. — У-у...
нечистая кровь — сучанская руда!.. Не хочешь нашим быть? блудишь? позоришь угольное
племя? Ладно!.. — Слова Дубова упали в тишине с тяжелым медным грохотом, как гулкий
антрацит.
Морозка, бледный как полотно, смотрел ему в глаза не отрываясь, и сердце падало в
нем, словно подбитое.
— Ладно!.. — снова повторил Дубов. — Блуди! Посмотрим, как без нас проживешь!..
А нам... выгнать его надо!.. — оборвал он вдруг, резко оборачиваясь к Левинсону.
— Смотри — прокидаешься! — выкрикнул кто-то из партизан.
— Что?! — переспросил Дубов страшно и шагнул вперед.
— Да цыц же вы, го-споди... — жалобно прогнусил из угла перепуганный старческий
голос.
Левинсон сзади схватил взводного за рукав.
— Дубов... Дубов... — спокойно сказал он. — Подвинься малость — народ
загораживаешь.
Заряд Дубова сразу пропал, взводный осекся, растерянно мигая.
— Ну, как нам выгнать его, дурака? — заговорил Гончарен-ко, вздымая над толпой
кудрявую, опаленную голову. — Я не в защиту, потому на две стороны тут не вильнешь, —
напакостил парень, сам я с ним кажен день лаюсь... Только и парень, сказать, боевой — не
отымешь. Мы с ним весь Уссурийский фронт прошли, на передовых. Свой парень — не
выдаст, не продаст...
— Свой... — с горечью перебил Дубов. — А нам он, думаешь, не свой?.. В одной
дыре коптили... третий месяц под одной шинелькой спим!.. А тут всякая сволочь, —
вспомнил он вдруг сладкоголосого Чижа, — учить будет!..
— Вот я к тому и веду, — продолжал Гончаренко, недоуменно косясь на Дубова (он
принял его ругательство на свой счет). — Бросить это дело без последствий никак
невозможно, а сразу прогонять тоже не резон — прокидаемся. Мое мнение такое: спросить
его самого!.. — И он увесисто резанул ладонью, поставив ее на ребро, будто отделил все
чужое и ненужное от своего и правильного.
— Верно!.. Самого спросить!.. Пущай скажет, ежели сознательный!..
Дубов, начавший было протискиваться на место, остановился в проходе и пытливо
уставился на Морозку. Тот глядел, не понимая, нервно теребя сорочку потными пальцами.