Page 16 - Разгром

обидчиво и достойно, но, поймав на себе насмешливый взгляд Левинсона, юркнул в толпу.
— Видал гуся? — мрачно спросил взводный. — Зачем ты его держишь?.. По слухам,
его самого за кражу с института выгнали.
— Не всякому слуху верь, — сказал Левинсон.
— Уж заходили бы, что ли ча!.. — взывал с крыльца Рябец, растерянно разводя
руками, словно не ожидал, что его заросший баштан породит такое скопление народа. — Уж
начинали бы... товарищ командир?.. До петухов нам толочься тут...
В комнате стало жарко и зелено от дыма. Скамеек не хватало. Мужики и партизаны
вперемежку забили проходы, столпились в дверях, дышали Левинсону в затылок.
— Начинай, Осип Абрамыч, — угрюмо сказал Рябец. Он был недоволен и собой и
командиром — вся история казалась теперь никчемной и хлопотной.
Морозка протискался в дверях и стал рядом с Дубовым, сумрачный и злой.
Левинсон больше упирал на то, что никогда бы не стал отрывать мужиков от работы,
если бы не считал, что дело это общее, затронуты обе стороны, а кроме того, в отряде много
местных.
— Как вы решите, так и будет, — закончил он веско, подражая мужичьей степенной
повадке. Медленно опустился на скамью, просунулся назад и сразу стал маленьким и
незаметным — сгас, как фитилек, оставив сход в темноте самому решать дело.
Заговорили сначала несколько человек туманно и нетвердо, путаясь в мелочах, потом
ввязались другие. Через несколько минут уж ничего нельзя было понять. Говорили больше
мужики, партизаны молчали глухо и выжидающе.
— Тоже и это не порядок, — строго бубнил дед Евстафий, седой и насупистый, как
летошний мох. — В старое время, при Миколашке, за такие дела по селу водили. Обвешают
краденым и водют под сковородную музыку!.. — Он наставительно грозил кому-то
высохшим пальцем.
— А ты по-миколашкину не меряй!.. — кричал сутулый и одноглазый — тот, что
рассказывал о японцах. Ему все время хотелось размахивать руками, но было слишком
тесно, и от этого он пуще злился. — Тебе бы все Миколашку!.. Отошло времечко... тютю, не
воротишь!..
— Да уж Миколашку не Миколашку, а только и это не право, — не сдавался дед. —
И так всю шатию кормим. А воров плодить нам тоже несподручно.
— Кто говорит — плодить? Никто за воров и не чепляется! Воров, может, ты сам
разводишь!.. — намекнул одноглазый на дедова сына, бесследно пропавшего лет десять тому
назад. — Только тут своя мерка нужна! Парень, может, шестой год воюет, — неуж-то и
дынькой не побаловаться?..
— И что ему шкодить было?.. — недоумевал один. — Господи твоя воля — благо бы
добро какое... Да зайди б ко мне, я б ему полную кайстру за глаза насыпал... На, бери —
свиней кормим, не жаль дерьма для хорошего человека!..
В мужичьих голосах не чувствовалось злобы. Большинство сходилось на одном:
старые законы не годятся, нужен какой-то особый подход.
— Пущай сами решают с председателем!.. — выкрикнул кто-то. — Нечего нам в это
дело лезти.
Левинсон поднялся снова, постучал по столу.
— Давайте, товарищи, по очереди, — сказал тихо, но внятно, так, что все услышали.
— Разом будем говорить — ничего не решим. А Морозов-то где?.. А ну, иди сюда... —
добавил он, потемнев, и все покосились туда, где стоял ординарец.
— Мне и отсюда видать... — глухо сказал Морозка.
— Иди, иди... — подтолкнул его Дубов.
Морозка заколебался. Левинсон подался вперед и, сразу схватив его, как клещами,