Page 15 - Разгром

— Нету мужику спокою...
— И все-то на мужике, и все-то на ем! Хотя б уж на что одно вышло...
— Главная вещь — и выходов никаких! Хучь так в могилу, хучь так в гроб — одна
дистанция!..
Левинсон слушал, не вмешиваясь. Про него забыли. Он был такой маленький,
неказистый на вид — весь состоял из шапки, рыжей бороды да ичигов выше колен. Но,
вслушиваясь в растрепанные мужицкие голоса, Левинсон улавливал в них внятные ему
одному тревожные нотки.
“Плохо дело, — думал он сосредоточенно, — совсем худо... Надо завтра же написать
Сташинскому, чтобы рассовывал раненых куда можно... Замереть на время, будто и нет нас...
караулы усилить...”
— Бакланов! — окликнул он помощника. — Иди-ка сюда на минутку... Дело вот
какое... садись поближе. Думаю я, мало нам одного часового у поскотины. Надо конный
дозор до самой Крыловки... ночью особенно... Уж больно беспечны мы стали.
— А что? — встрепенулся Бакланов. — Разве тревожно что?.. или что? — Он
повернул к Левинсону бритую голову, и глаза его, косые и узкие, как у татарина, смотрели
настороженно, пытливо.
— На войне, милый, всегда тревожно, — сказал Левинсон ласково и ядовито. — На
войне, дорогой, это не то, что с Марусей на сеновале... — Он засмеялся вдруг дробно и
весело и ущипнул Бакланова в бок.
— Ишь ты, какой умный... — завторил Бакланов, схватив Левинсона за руку и сразу
превращаясь в драчливого, веселого и добродушного парня. — Не дрыгай, не дрыгай — все
равно не вырвешься!.. — ласково ворчал он сквозь зубы, скручивая Левинсону руку назад и
незаметно прижимая его к колонке крыльца.
— Иди, иди — вон Маруся зовет... — хитрил Левинсон. — Да пусти ты, ч-черт!..
неудобно на сходке...
— Только что неудобно, а то бы я тебе показал...
— Иди, иди... вон она, Маруся-то... иди!
— Дозорного, я думаю, одного? — спросил Бакланов, вставая.
Левинсон с улыбкой смотрел ему вслед.
— Геройский у тебя помощник, — сказал кто-то. — Не пьет, не курит, а главное дело
— молодой. Заходит третьеводни в избу, хомута разжиться... “Что ж, говорю, не хочешь ли
рюмашечку с перчиком?” — “Нет, говорит, не пью. Уж ежели, говорит, угостить думаешь,
молочка давай — молочко, говорит, люблю, это верно”. А пьет он его, знаешь, ровно малый
ребенок — с мисочки — и хлебец крошит... Боевой парень, одно слово!..
В толпе, поблескивая ружейными дулами, все чаще мелькали фигуры партизан.
Ребята сходились к сроку, дружно. Пришли наконец шахтеры во главе с Тимофеем Дубовым,
рослым забойщиком с Сучана, теперь взводным командиром. Они так и влились в толпу
отдельной, дружной массой, не растворяясь, только Морозка сумрачно сел поодаль на
завалинке.
— А-а... и ты здесь? — заметив Левинсона, обрадованно загудел Дубов, будто не
видел его много лет и никак не ожидал здесь встретить. — Что это там корышок наш
набузил? — спросил он медленно и густо, протягивая Левинсону большую черную руку. —
Проучить, проучить... чтоб другим неповадно было!.. — загудел снова, не дослушав
объяснений Левинсона.
— На этого Морозку давно уж пора обратить внимание — пятно на весь отряд
кладет, — ввернул сладкоголосый парень, по прозвищу Чиж, в студенческой фуражке и
чищеных сапогах.
— Тебя не спросили! — не глядя, обрезал Дубов. Парень поджал было губы