Page 12 - Разгром

где ж это правда, и кто ж это уважит раненого человека, — как это вы смотрите, товарищи,
милые граждане?.. — зачастил он, как заведенный, моргая влажными веками и бестолково
размахивая руками.
Его спутник устрашающе дрыгал ногой, не подпуская близко, а фельдшер хохотал
неестественно громко, незаметно залезая Варе под кофточку. Она смотрела на них покорно и
устало, даже не пытаясь выгнать Харченкову руку, и вдруг, поймав на себе растерянный
взгляд Мечика, вскочила, быстро запахивая кофточку и заливаясь, как пион.
— Лезут, как мухи на мед, кобели рваные!.. — сказала в сердцах и, низко склонив
голову, убежала в барак. В дверях защемила юбку и, сердито выдернув ее, снова хлопнула
дверью так, что мох посыпался из щелей.
— Вот тебе и сестра-а!.. — певуче возгласил хромой. Скривился, как перед табачной
понюшкой, и захихикал — тихо, мелко и пакостно.
А из-под клена, с койки, с высоты четырех матрацев, уставив в небо желтое,
изнуренное болезнью лицо, чуждо и строго смотрел раненый партизан Фролов. Взгляд его
был тускл и пуст, как у мертвого. Рана Фролова была безнадежна, и он сам знал это с той
минуты, когда, корчась от смертельной боли в животе, впервые увидел в собственных глазах
бесплотное, опрокинутое небо. Ме-чик почувствовал на себе его неподвижный взгляд и,
вздрогнув, испуганно отвел глаза.
— Ребята... шкодят... — хрипло сказал Фролов и пошевелил пальцем, будто хотел
доказать кому-то, что еще жив.
Мечик сделал вид, что не слышит.
И хотя Фролов давно забыл про него, он долго боялся посмотреть в его сторону, —
казалось, раненый все еще глядит, ощерясь в костлявой, обтянутой улыбке.
Из барака, неловко сломившись в дверях, вышел доктор Сташинский. Сразу
выпрямился, как длинный складной ножик, и стало странным, как это он мог согнуться,
когда вылезал. Он большими шагами подошел к ребятам и, забыв, зачем они понадобились,
удивленно остановился, мигая одним глазом...
— Жара... — буркнул наконец, складывая руку и проводя ею по стриженой голове
против волос. Вышел же он сказать, что нехорошо надоедать человеку, который не может же
заменить всем мать и жену.
— Скучно лежать? — спросил он Мечика, подходя к нему и опуская ему на лоб
сухую, горячую ладонь. Мечика тронуло его неожиданное участие.
— Мне — что?.. поправился и пошел, — встрепенулся Ме-чик, — а вот вам как?
Вечно в лесу.
— А если надо?..
— Что надо?.. — не понял Мечик.
— Да в лесу мне быть... — Сташинский принял руку и впервые с человеческим
любопытством посмотрел Мечику прямо в глаза своими — блестящими и черными. Они
смотрели как-то издалека и тоскливо, будто вобрали всю бессловесную тоску по людям, что
долгими ночами гложет таежных одиночек у чадных сихотэ-алиньских костров.
— Я понимаю, — грустно сказал Мечик и улыбнулся так же приветливо и грустно. —
А разве нельзя было в деревне устроиться?.. То есть не то что вам лично, — перехватил он
недоуменный вопрос, — а госпиталь в деревне?
— Безопасней здесь... А вы сами откуда?
— Я из города.
— Давно?
— Да уж больше месяца.
— Крайзельмана знаете? — оживился Сташинский.
— Знаю немножко...