Page 142 - Хождение по мукам. Сёстры

Было шумно и дымно. На эстраде сидел маленький лысый человек с нарумяненными
щеками и перебирал клавиши рояля. Несколько офицеров пили крепкий крюшон и
отпускали громкие замечания о входивших женщинах. Кричали, спорили присяжные
поверенные, причастные к искусству. Громко хохотала царица подвала, черноволосая
красавица с припухшими глазами. Антошка Арнольдов, крутя прядь волос, писал
корреспонденцию с фронта. У стены, на возвышении, уронив пьяную голову, дремал
родоначальник футуризма – ветеринарный врач с перекошенным чахоточным лицом.
Хозяин подвала, бывший актер, длинноволосый, кроткий и спившийся, появлялся иногда
в боковой дверце, глядя сумасшедшими глазами на гостей, и скрывался.
Струков, захмелевший от крюшона, говорил Ивану Ильичу:

– Я почему люблю этот кабак? Такой гнили нигде не найдешь – наслаждение!.. Посмотри
– вон в углу сидит одна – худа, страшна, шевелиться даже не может: истерия в
последнем градусе, – пользуется необыкновенным успехом.
Струков хохотнул, хлебнул крюшона и, не вытирая мягких, оттененных татарскими
усиками губ, продолжал называть Ивану Ильичу имена гостей, указывать пальцами на
непроспанные, болезненные, полусумасшедшие лица.
– Это все последние могикане… Остатки эстетических салонов. А! Плесень-то какая. А!
Они здесь закупорились – и делают вид, что никакой войны нет, все по-старому.
Телегин слушал, глядел… От жары, табачного дыма и вина все казалось будто во сне,
кружилась голова… Он видел, как несколько человек повернулось к входной двери;
разлепил желтые глаза ветеринарный врач; высунулось из-за стены сумасшедшее лицо
хозяина; полумертвая женщина, сидевшая сбоку Ивана Ильича, подняла сонные веки, и
вдруг глаза ее ожили, с непонятной живостью она выпрямилась, глядя туда же, куда и
все… Неожиданно стало тихо в подвале, зазвенел упавший стакан…

Во входной двери стоял среднего роста пожилой человек, выставив вперед плечо,
засунув руки в карманы суконной поддевки. Узкое лицо его с черной висящей бородой
весело улыбалось двумя глубокими привычными морщинами, и впереди всего лица
горели серым светом внимательные, умные, пронзительные глаза. Так продолжалось
минуту. Из темноты двери к нему приблизилось другое лицо, чиновника, с тревожной
усмешкой, и прошептало что-то на ухо. Человек нехотя сморщил большой нос.
– Опять ты со своей глупостью… Ах, надоел. – Он еще веселее оглянул гостей в подвале,
мотнул бородой и сказал громко, развалистым голосом: – Ну, прощайте, дружки веселые.

И сейчас же скрылся. Хлопнула дверь. Весь подвал загудел. Струков впился ногтями в
руку Ивана Ильича.

– Видел? Видел? – проговорил он, задыхаясь. – Это Распутин.