Page 42 - Хождение по мукам. Сёстры

9
Даша осталась одна в доме. Большие комнаты казались ей теперь неуютными и вещи в
них – лишними. Даже кубические картины в гостиной с отъездом хозяев перестали
пугать и поблекли. Мертвыми складками висели портьеры. И хотя Великий Могол
каждое утро молча, как привидение, бродила по комнатам, отряхивая пыль метелкой из
петушиных перьев, все же словно иная, невидимая пыль все гуще покрывала дом.
В комнате сестры можно было, как по книге, прочесть все, чем жила Екатерина
Дмитриевна. Вот в углу маленький мольбертик с начатой картиночкой, – девушка в
белом венке и с глазами в пол-лица. За этот мольбертик Екатерина Дмитриевна
уцепилась было, чтобы как-нибудь вынырнуть из бешеной суеты, но, конечно, не
удержалась. Вот старинный рабочий столик, в беспорядке набитый начатыми
рукоделиями, пестрыми лоскутками, все не окончено и заброшено, – тоже попытка.
Такой же беспорядок в книжном шкафу, – видно, что начали прибирать и бросили. И
повсюду брошены, засунуты наполовину разрезанные книги. Йоги, популярные лекции
по антропософии, стишки, романы. Сколько попыток и бесплодных усилий начать
добрую жизнь! На туалетном столе Даша нашла серебряный блокнотик, где было
записано: «Рубашек 24, лифчиков 8, лифчиков кружевных 6… Для Керенских билеты на
„Дядю Ваню“…» И затем, крупным детским почерком: «Даше купить яблочный торт».

Даша вспомнила – яблочный торт так никогда и не был куплен. Ей до слез стало жалко
сестру. Ласковая, добрая, слишком деликатная для этой жизни, она цеплялась за вещи и
вещицы, старалась укрепиться, оберечь себя от дробления и разрушения, но нечем и
некому было помочь.
Даша вставала рано, садилась за книги и сдавала экзамены, почти все – «отлично». К
телефону, без устали звонившему в кабинете, она посылала Великого Могола, которая
отвечала неизменно: «Господа уехали, барышня подойти не могут».

Целые вечера Даша играла на рояле. Музыка не возбуждала ее, как прежде, не хотелось
чего-то неопределенного и не замирало мечтательное сердце. Теперь, сидя строго и
мирно перед тетрадью нот, озаренная с боков двумя свечками, Даша словно очищала
себя торжественными звуками, наполнявшими до последних закоулков весь этот
пустынный дом.

Иногда среди музыки являлись маленькие враги – непрошеные воспоминания. Даша
опускала руки и хмурилась. Тогда в доме становилось так тихо, что было слышно, как
потрескивала свеча. Затем Даша шумно вздыхала, и вновь ее руки с силой касались
холодных клавиш, а маленькие враги, точно пыль и листья, гонимые ветром, летели из
большой комнаты куда-нибудь в темный коридор, за шкафы и картонки… Было навек
покончено с той Дашей, которая звонила у подъезда Бессонова и говорила беззащитной
Кате злые слова. Ополоумевшая девчонка чуть было не натворила бед. Удивительное
дело! Будто один свет в окошке – любовные настроения, и любви-то никакой не было.

Часов в одиннадцать Даша закрывала рояль, задувала свечи и шла спать, – все это
делалось без колебаний, деловито. За это время она решила как можно скорее начать
самостоятельную жизнь – самой зарабатывать и взять Катю к себе.
В конце мая, едва сдав экзамены, Даша поехала к отцу через Рыбинск по Волге.
Вечером, прямо с железной дороги, она села на белый, ярко освещенный среди ночи и
темной воды пароход, разобрала в чистенькой каюте вещи, заплела косу, подумала, что
самостоятельная жизнь начинается неплохо, и, положив под голову локоть и улыбаясь от
счастья, заснула под мерное дрожание машины.
Разбудили ее тяжелые шаги и беготня по палубе. Сквозь жалюзи лился солнечный свет,
играя на красном дереве рукомойника жидкими переливами. Ветерок, отдувавший
чесучовую штору, пахнул медовыми цветами. Она приоткрыла жалюзи. Пароход стоял у
пустынного берега, где, под свежеобвалившейся, в корнях и комьях, невысокой кручей
стояли возы с сосновыми ящиками. У воды, расставив худые, с толстыми коленками,
ноги, пил коричневый жеребенок. На круче красным крестом торчала маячная веха.
Даша соскочила с койки, развернула на полу тэб и, набрав полную губку воды, выжала
ее на себя. Стало до того свежо и боязно, что она, смеясь, начала поджимать к животу