Page 43 - Хождение по мукам. Сёстры

колени. Потом надела приготовленные с вечера белые чулки, белое платье и белую
шапочку, – все это сидело на ней ловко, – и, чувствуя себя независимой, сдержанная, но
страшно счастливая, вышла на палубу.
По всему белому пароходу играли жидкие отсветы солнца, на воду больно было
смотреть, – река сияла и переливалась. На дальнем берегу, гористом, белела, по пояс в
березах, старенькая колокольня.
Когда пароход отчалил и, описав полукруг, побежал вниз, навстречу ему медленно
двигались берега. Из-за бугров, точно завалившись, выглядывали кое-где потемневшие
соломенные крыши изб. В небе стояли кучевые облака с синеватыми днищами, и от них в
небесно-желтоватую бездну реки падали белые тени.
Даша сидела в плетеном кресле, положив ногу на ногу, обхватив колено, и чувствовала,
как сияющие изгибы реки, облака и белые их отражения, березовые холмы, луга и струи
воздуха, то пахнущие болотной травой, то сухостью вспаханной земли, медовой кашкой и
полынью, текут сквозь нее, – и тихим восторгом ширится сердце.

Какой-то человек медленно подошел, остановился сбоку у перил и, кажется, поглядывал.
Даша несколько раз забывала про него, а он все стоял. Тогда она твердо решила не
оборачиваться, но у нее был слишком горячий нрав, чтобы спокойно переносить такое
разглядывание. Она покраснела и быстро, гневно обернулась. Перед ней стоял Телегин,
держась за столбик и не решаясь ни подойти, ни заговорить, ни скрыться.

Даша неожиданно засмеялась, – он ей напомнил что-то неопределенно веселое и доброе.
Да и весь Иван Ильич, широкий, в белом кителе, сильный и застенчивый, точно
необходимым завершением появился из всего этого речного покоя. Она протянула ему
руку. Телегин сказал:
– Я видел, как вы садились на пароход. В сущности, мы ехали с вами в одном вагоне от
Петербурга. Но я не решался подойти, – вы были очень озабочены… Я вам не мешаю?
– Садитесь. – Она пододвинула ему плетеное кресло. – Еду к отцу, а вы куда?

– Я-то, в сущности говоря, еще не знаю. Пока – в Кинешму, к родным.
Телегин сел рядом и снял шляпу. Брови его сдвинулись, по лбу пошли морщины.
Суженными глазами он глядел на воду, вогнутой, пенящейся дорогой выбегавшую из-под
парохода. Над ней за кормой летели острокрылые мартыны, падали на воду, взлетали с
хриплыми, жалобными криками и, далеко отстав, кружились и дрались над плывущей
хлебной коркой.
– Приятный день, Дарья Дмитриевна.

– Такой день, Иван Ильич, такой день! Я сижу и думаю: как из ада на волю вырвалась!
Помните наш разговор на улице?

– Помню до последнего слова, Дарья Дмитриевна.
– После этого такое началось, не дай бог! Я вам как-нибудь расскажу. – Она задумчиво
покачала головой. – Вы были единственным человеком, который не сходил с ума в
Петербурге, так мне представляется. – Она улыбнулась и положила ему руку на рукав. У
Ивана Ильича испуганно дрогнули веки, поджались губы. – Я вам очень доверяю, Иван
Ильич. Вы очень сильный? Правда?
– Ну, какой же я сильный.

– И верный человек. – Даша почувствовала, что все мысли ее – добрые, ясные и
любовные, и такие же добрые, верные и сильные мысли были у Ивана Ильича. И особая
радость была в том, чтобы говорить – выражать прямо эти светлые волны чувств,
подходящие к сердцу. – Мне представляется, Иван Ильич, что если вы любите, то
мужественно, уверенно. А если чего-нибудь захотите, то не отступитесь.

Не отвечая, Иван Ильич медленно полез в карман, вытащил оттуда кусок хлеба и стал
бросать птицам. Целая стая белых мартынов с тревожным криком кинулась ловить
крошки. Даша и Иван Ильич поднялись с кресел и подошли к борту.