Page 48 - Хождение по мукам. Сёстры

Опять загромыхала лебедка, тигель опустился, ослепительная струя бронзы, раскидывая
лопающиеся зеленые звезды, озаряя оранжевым заревом шатровый потолок мастерской,
полилась под землю. Запахло гарью приторно-сладкой меди.
В это время двустворчатые двери, ведущие в соседний корпус, распахнулись и в
литейную быстро и решительно вошел молодой рабочий с бледным и злым лицом.
– Кончай работу… Снимайся! – крикнул он отрывистым, жестким голосом и покосился на
Телегина. – Слышали? Али нет?

– Слышали, слышали, не кричи, – ответил Орешников спокойно и поднял голову к
лебедке: – Дмитрий, не спи, вытравливай.

– Ну, слышали – понимайте сами, второй раз просить не станем, – сказал рабочий, сунул
руки в карманы и, бойко повернувшись, вышел.

Иван Ильич, присев над свежей отливкой, осторожно расковыривал землю куском
проволоки. Пунько, сидя на высоком стуле у дверей перед конторкой, быстро начал
гладить серую козлиную бородку и сказал, бегая глазами:

– Хочешь не хочешь, значит, а дело бросай. А ребятишек чем кормить, если тебе по
шапке дадут с завода, об этом молодцы эти думают али нет?

– Этих делов ты бы лучше не касался, Василий Степаныч, – ответил Орешников густым
голосом.

– То есть это как же – не касаться?
– Так это наша каша. Ты-то уж забежишь к начальству, в глаза прыгнешь. По этому
случаю – молчи.
– Из-за чего забастовка? – спросил наконец Телегин. – Какие требования?..

Орешников, на которого он взглянул, отвел глаза. Пунько ответил:
– Слесаря забастовали. На прошлой неделе у них шестьдесят станков перевели на
сдельную работу, для пробы. Ну, вот и получается, что недорабатывают, сверхурочные
часы приходится выстаивать. Да у них целый список в шестом корпусе на двери прибит,
требования разные, небольшие.

Он сердито обмакнул перо в пузырек и принялся сводить ведомость. Телегин заложил
руки за спину, прошелся вдоль горнов, потом сказал, глядя в круглое отверстие, за
которым в белом нестерпимом огне танцевала, ходила змеями кипящая бронза:
– Орешников, как бы штука-то эта у нас не перестоялась, а?

Орешников, не отвечая, снял кожаный фартук, повесил его на гвоздь, надел барашковую
шапку и длинный добротный пиджак и проговорил густым, наполнившим всю
мастерскую басом:

– Снимайтесь, товарищи. Приходите в шестой корпус, к средним дверям.
И пошел к выходу. Рабочие молча побросали инструменты, кто спустился с лебедки, кто
вылез из ямы в полу, и толпою двинулись за Орешниковым. И вдруг в дверях что-то
произошло, – раздался срывающийся на визг исступленный голос:

– Пишешь?.. Пишешь, сукин сын?.. На, записывай меня!.. Доноси начальству!.. – Это
кричал на Пунько формовщик, Алексей Носов: изможденное, давно не бритое лицо его, с
провалившимися мутными глазами, прыгало и перекашивалось, на тонкой шее надулась
жила; крича, он бил черным кулаком в край конторки: – Кровопийцы!.. Мучители!..
Найдем и на вас ножик!..

Тогда Орешников схватил Носова за туловище, легко отодрал от конторки и повел к
дверям. Тот сразу стих. Мастерская опустела.

К полудню забастовал весь завод. Ходили слухи, что неспокойно на Обуховском и
Невском машиностроительном. Рабочие большими группами стояли на заводском дворе