Page 49 - Хождение по мукам. Сёстры

и ждали, к чему поведут переговоры администрации со стачечным комитетом.
Заседали в конторе. Администрация струсила и шла на уступки. Задержка теперь была
только за дверцей в дощатом заборе, которую рабочие требовали открыть, иначе им
приходится обходом месить четверть версты по грязи. Дверца никому, в сущности, была
не нужна, но дело пошло на самолюбие, администрация вдруг уперлась, и начались
длинные прения. И в это время по телефону из министерства внутренних дел получили
приказ: отказать стачечному комитету во всех требованиях и, впредь до особого
распоряжения, ни в какие разговоры с ним не вступать.
Приказ этот настолько портил все дело, что старший инженер немедленно умчался в
город для объяснений. Рабочие недоумевали, настроение было скорее мирное.
Несколько инженеров, выйдя к толпе, объяснялись, разводили руками. Кое-где
раздавался даже смех. Наконец на крыльце конторы появился огромный, тучный, седой
инженер Бульбин и прокричал на весь двор, что переговоры отложены на завтра.
Иван Ильич, пробыв в мастерской до вечера и видя, что горны все равно погаснут,
почесал в затылке и поехал домой. В столовой сидели футуристы и, оказывается, живо
интересовались тем, что делается на заводе. Но Иван Ильич ничего рассказывать не
стал, задумчиво сжевал подложенные ему Елизаветой Киевной бутерброды и ушел к
себе, заперся на ключ и лег спать.
На следующий день, подъезжая к заводу, он еще издали увидал, что дело неладно. По
всему переулку стояли кучки рабочих и совещались. Около ворот собралась огромная
толпа в несколько сот человек и гудела, как потревоженный улей.
Иван Ильич был в мягкой шляпе и штатском пальто, на него не обращали внимания, и
он, прислушиваясь к отдельным кучкам спорящих, узнал, что ночью был арестован весь
стачечный комитет, что и сейчас продолжаются аресты среди рабочих, что выбран
новый комитет, что требования, предъявленные ими теперь, – уже политические, что
весь заводский двор полон казаками, и, говорят, был дан приказ разогнать толпу, но
казаки будто бы отказались и что, наконец, Обуховский, Невский судостроительный,
Французский и несколько мелких заводов присоединились к забастовке.
Иван Ильич решил пробраться в контору – узнать новости, но с величайшим трудом
протискался только до ворот. Там, около знакомого сторожа Бабкина, угрюмого
человека, в огромном тулупе, стояли два рослых казака в надвинутых на ухо бескозырках
и с бородами на две стороны. Весело и дерзко поглядывали они на невыспавшиеся,
нездоровые лица рабочих, были оба румяны, сыты и, должно быть, ловки драться и
зубоскалить.

«Да, эти мужики стесняться не станут», – подумал Иван Ильич и хотел было войти во
двор, но ближайший к нему казак загородил дорогу и, в упор глядя дерзкими глазами,
сказал:

– Куда? Осади!
– Мне нужно пройти в контору, я инженер.

– Осади, говорят!
Тогда из толпы послышались голоса:

– Нехристи! Опричники!
– Мало вами нашей крови пролито!

– Черти сытые! Помещики!
В это время в первые ряды протискался низенький прыщавый юноша с большим и
кривым носом, в огромном, не по росту, пальто и неловко надетой высокой шапке на
курчавых волосах. Помахивая слабой рукой, он заговорил, картавя:

– Товарищи казаки! Разве мы не все русские? На кого вы поднимаете оружие? На своих
же братьев. Разве мы ваши враги, чтобы нас расстреливать? Чего мы хотим? Мы хотим
счастья всем русским. Мы хотим, чтобы каждый человек был свободен. Мы хотим