Page 56 - Хождение по мукам. Сёстры

позвольте мне, так сказать, отбросить в сторону условности?..
– Говорите, мне все равно, – ответила Даша и, закинув руки за голову, легла на спину,
чтобы видеть небо, а не бегающие глазки Семена Семеновича, который исподтишка
поглядывал на ее белые чулки.

– Вы гордая, смелая девушка. Вы молоды, красивы, полны кипучей жизни…
– Предположим, – сказала Даша.

– Неужто вам никогда не хотелось разрушить эту условную мораль, привитую
воспитанием и средой? Неужто во имя этой всеми авторитетами уже отвергнутой морали
вы должны сдерживать свои красивые инстинкты!

– Предположим, что я не хочу сдерживать свои красивые инстинкты, – тогда что? –
спросила Даша и с ленивым любопытством ждала, что он ответит. Ее разогрело солнце,
и было так хорошо глядеть в небо, в солнечную пыль, наполнившую всю эту синюю
бездну, что не хотелось ни думать, ни шевелиться.

Семен Семенович молчал, ковыряя в земле пальцем. Даша знала, что он женат на
акушерке Марье Давыдовне. Раза два в год Марья Давыдовна забирала троих детей и
уходила от мужа к матери, живущей напротив, через улицу. Семен Семенович в земской
управе объяснял сослуживцам эти семейные разрывы чувственным и беспокойным
характером Марьи Давыдовны. Она же в земской больнице объясняла их тем, что муж
каждую минуту готов ей изменить с кем угодно, только об этом и думает, и не изменяет
по трусости и вялости, что уже совсем обидно, и она больше не в состоянии видеть его
длинную вегетарьянскую физиономию. Во время этих размолвок Семен Семенович по
нескольку раз в день без шапки переходил улицу. Затем супруги мирились, и Марья
Давыдовна с детьми и подушками перебиралась в свой дом.
– Когда женщина остается вдвоем с мужчиной, у нее возникает естественное желание
принадлежать, у него – овладеть ее телом, – покашляв, проговорил наконец Семен
Семенович. – Я вас зову быть честной, открытой. Загляните в глубь себя, и вы увидите,
что среди предрассудков и лжи в вас горит естественное желание здоровой
чувственности.
– А у меня сейчас никакого желания не горит, что это значит? – спросила Даша. Ей было
смешно и лениво. Над головой, в бледном цветке шиповника, в желтой пыльце
ворочалась пчела. А покинутый любовник продолжал бормотать в осиннике: «Дарья
Дмитриевна, Дарья Дмитриевна, не влюблены ли вы, в самом деле? Влюблены,
влюблены, честное слово, – оттого и горюете». Слушая, Даша тихонько начала смеяться.
– Кажется, у вас забрался песок в туфельки. Позвольте, я вытряхну, – проговорил Семен
Семенович каким-то особенным, глуховатым голосом и потянул ее за каблук. Тогда Даша
быстро села, вырвала у него туфлю и шлепнула ею Семена Семеновича по щеке.

– Вы – негодяй, – сказала она, – я никогда не думала, что вы такой омерзительный
человек.

Она надела туфлю, встала, подобрала зонтик и, не взглянув на Говядина, пошла к реке.
«Вот дура, вот дура, не спросила даже адреса – куда писать, – думала она, спускаясь с
обрыва, – не то в Кинешму, не то в Нижний. Вот теперь и сиди с Говядиным. Ах, боже
мой». Она обернулась. Семен Семенович шагал по спуску, по траве, подымая ноги, как
журавль, и глядел в сторону. «Напишу Кате: „Представь себе, кажется, я полюбила, так
мне кажется“». И, прислушиваясь внимательно, Даша повторила вполголоса: «Милый,
милый, милый Иван Ильич».
В это время неподалеку раздался голос: «Не полезу и не полезу, пусти, юбку оборвешь».
По колена в воде у берега бегал голый человек, пожилой, с короткой бородой, с
желтыми ребрами, с черным гайтаном креста на впалой груди. Он был непристоен и
злобно, молча тащил в воду унылую женщину. Она повторяла: «Пусти, юбку оборвешь».
Тогда Даша изо всей силы побежала вдоль берега к лодке, – стиснуло горло от
омерзения и стыда. Покуда она сталкивала лодку в воду, подбежал запыхавшийся
Говядин. Не отвечая ему, не глядя, Даша села на корму, прикрылась зонтом и молчала