Page 55 - Хождение по мукам. Сёстры

навзничь; другой сидел на бревне и жевал французскую булку. Даша слышала, как
лежащий сказал ей вслед:

– Филипп, вот бы нам такую.
И другой ответил с набитым ртом:

– Чиста очень. Возни много.
По широкой желтоватой реке в зыбких солнечных отсветах двигались силуэты лодочек,
направляясь к дальнему песчаному берегу. Одну из таких лодок нанял Говядин;
попросил Дашу править рулем, сам сел на весла и стал выгребать против течения. Скоро
на бледном лице у него выступил пот.

– Спорт – великая вещь, – сказал Семен Семенович и принялся стаскивать с себя
пиджак, стыдливо отстегнул помочи и сунул их под нос лодки. У него были худые, с
длинными волосами, слабые руки и гуттаперчевые манжеты. Даша раскрыла зонт и,
прищурясь, глядела на воду.

– Простите за нескромный вопрос, Дарья Дмитриевна, – в городе поговаривают, что вы
выходите замуж. Правда это?

– Нет, неправда.
Тогда он широко ухмыльнулся, что было неожиданно для его интеллигентного
озабоченного лица, и жиденьким голоском попробовал было запеть: «Эх, да вниз по
матушке по Волге», – но застыдился и со всей силой ударил в весла.
Навстречу проплыла лодка, полная народу. Три мещанки в зеленых и пунцовых
кашемировых платьях грызли семечки и плевали шелухой себе на колени. Напротив
сидел совершенно пьяный горчишник, кудрявый, с черными усиками, закатывал, точно
умирая, глаза и играл польку на гармонике. Другой шибко греб, раскачивая лодку,
третий, взмахнув кормовым веслом, закричал Семену Семеновичу:
– Сворачивай с дороги, шляпа, тудыть твою душу. – И они с криком и руганью проплыли
совсем близко.
Наконец лодка с шорохом скользнула по песчаному дну. Даша выпрыгнула на берег.
Семен Семенович опять надел помочи и пиджак.

– Хотя я городской житель, но искренне люблю природу, – сказал он, прищурясь, –
особенно когда ее дополняет фигура девушки, в этом я нахожу что-то тургеневское.
Пойдемте к лесу.
И они побрели по горячему песку, увязая в нем по щиколотку. Говядин поминутно
останавливался, вытирая платком лицо, и говорил:
– Нет, вы взгляните, что за очаровательный уголок.

Наконец песок кончился, пришлось взобраться на небольшой обрыв, откуда начинались
луга с кое-где уже скошенной травой, вянущей в рядах. Здесь горячо пахло медовыми
цветами. По берегу узкого оврага над водой рос кудрявый орешник. В низинке, в сочной
траве, журчал ручей, переливаясь в другое озерцо – круглое. На берегу его росли старые
липы и корявая сосна с одной, отставленной, как рука, веткой. Дальше, по узкой гривке,
цвел белый шиповник… Это было место, излюбленное вальдшнепами во время
перелетов. Даша и Семен Семенович сели на траву. Под их ногами синела небом,
зеленела отражением листвы вода по извилистым овражкам. Неподалеку от Даши в
кусте прыгали, однообразно посвистывая, две серые птички. И со всей грустью
покинутого любовника где-то в чаще дерева ворковал, ворковал, не уставая, дикий
голубь. Даша сидела, вытянув ноги, уронив руки на колени, и слушала, как в ветвях
покинутый любовник бормотал нежным голосом: «Дарья Дмитриевна, Дарья
Дмитриевна, ах, что происходит с вами, – почему вам так грустно, хочется плакать? Ведь
ничего еще не случилось, а вы грустите, будто жизнь уж кончена, прошла, пролетела.
Вы просто от природы плакса».
– Мне хочется быть с вами откровенным, Дарья Дмитриевна, – проговорил Говядин, –