Page 65 - Хождение по мукам. Сёстры

– В твои годы, Данюша, надо жить вовсю, не раздумывая. Много будешь думать, –
останешься на бобах. Смотрю на тебя, – ужасно ты хороша.

– Так и знала! Николай, с тобой бесполезно разговаривать. Всегда скажешь не то, что
нужно, и бестактно. От этого-то и Катя от тебя ушла.

Николай Иванович засмеялся, положил роман Анатоля Франса на живот и закинул за
голову толстые руки.
– Начнутся дожди, и птичка сама прилетит в дом. А помнишь, как она перышки
чистила?.. Я Катюшу, несмотря ни на что, очень люблю. Ну, что же – мы квиты.
– Ах, ты вот как теперь разговариваешь! А вот я на месте Кати точно так же бы
поступила с тобой…
И она сердито отошла к перилам балкона.

– Станешь постарше и увидишь, что слишком серьезно относиться к житейским
невзгодам – вредно и неумно, – проговорил Николай Иванович, – это ваша закваска,
булавинская, – все усложнять… Проще, проще надо, ближе к природе…
Он вздохнул и замолчал, рассматривая ногти. Мимо террасы проехал потный гимназист
на велосипеде, – привез из города почту.
– Пойду в сельские учительницы, – проговорила Даша мрачно.
Николай Иванович переспросил сейчас же:

– Куда?

Но она не ответила и ушла к себе. С почты принесли письма для Даши: одно было от
Кати, другое от отца. Дмитрий Степанович писал:

«…Посылаю тебе письмо от Катюшки. Я его читал, и мне оно не понравилось. Хотя –
делайте как хотите. У нас все по-старому. Очень жарко. Кроме того, Семена Семеновича
Говядина вчера в городском саду избили горчишники, но за что – он скрывает. Вот и все
новости. Да, была тебе еще открытка от какого-то Телегина, но я ее потерял. Кажется,
он тоже в Крыму, не то еще где-то».
Даша внимательно перечла эти последние строчки, и неожиданно шибко забилось
сердце. Потом, с досады, она даже топнула ногой, – извольте радоваться: «Не то в
Крыму, не то еще где-то…» Отец действительно кошмарный человек, неряха и эгоист.
Она скомкала его письмо и долго сидела у письменного столика, подперев подбородок.
Потом стала читать то, что было от Кати:
«Помнишь, Данюша, я писала тебе о человеке, который за мной ходит. Вчера вечером в
Люксембургском саду он подсел ко мне. Я вначале струсила, но осталась сидеть. Тогда
он мне сказал: „Я вас преследовал, я знаю ваше имя и кто вы такая. Но затем со мною
случилось большое несчастье, – я вас полюбил“. Я посмотрела на него, – сидит важно,
лицо строгое, темное какое-то, обтянутое. „Вы не должны бояться меня, – я старик,
одинокий. У меня грудная жаба, каждую минуту я могу умереть. И вот – такое
несчастье“. У него по щеке потекла слеза. Потом он проговорил, покачивая головой: „О,
какое милое, какое милое ваше лицо“. Я сказала: „Не преследуйте меня больше“. И
хотела уйти, но мне стало его жалко, я осталась и говорила с ним… Он слушал и, закрыв
глаза, покачивал головой. И представь себе, Данюша, – сегодня получаю от какой-то
женщины, кажется от консьержки, где он жил, письмо… Она, „по его поручению“,
сообщает, что он умер ночью… Ох, как это было страшно… Вот и сейчас – подошла к
окну, на улице тысячи, тысячи огней, катятся экипажи, люди идут между деревьями.
После дождя – туманно. И мне кажется, что все это уже бывшее, все умерло, эти люди –
мертвые, будто я вижу то, что кончилось, а того, что происходит сейчас, когда стою и
гляжу, – не вижу, но знаю, что все кончилось. Должно быть, мне совсем плохо. Иногда
лягу – и плачу, – жалко жизни, зачем прошла. Было какое ни на есть, но все-таки
счастье, любимые люди, – и следа не осталось… И сердце во мне стало сухонькое –
высохло. Я знаю, Даша, предстоит еще какое-то большое горе, и все это в расплату за то,
что мы все жили дурно».