Page 62 - Хождение по мукам. Сёстры

13
Бессонов целыми днями валялся у моря. Разглядывая лица: женские – смеющиеся,
покрытые солнечной пылью загара, и мужские – медно-красные и возбужденные, он с
унынием чувствовал, что сердце его ледяным куском лежит в груди. Глядя на море,
думал, что вот оно тысячи лет шумит волнами о берег, и берег был когда-то пуст, и вот
он населен людьми, и они умрут, и берег опять опустеет, а море будет все так же
набегать на песок. Думая, он морщился, сгребал пальцами раковинки в кучку и
засовывал в нее потухшую папироску. Затем шел купаться. Затем лениво обедал. Затем
уходил спать.
Вчера неподалеку от него быстро села в песок какая-то девушка и долго глядела на
лунный свет; от нее слабо пахло фиалками. В оцепеневшем мозгу прошло воспоминание.
Бессонов заворочался, подумал: «Ну, нет, на этот крючок не зацепишь, к черту, спать», –
поднялся и побрел в гостиницу.

Даша после этой встречи струсила. Ей казалось, что петербургская жизнь – все эти
воробьиные ночи – отошла навсегда и Бессонов, непонятно чем занозивший ее
воображение, – забыт.
Но от одного взгляда, от этой минутки, когда он черным силуэтом прошел перед светом
месяца, в ней все поднялось с новой силой, и не в виде смутных и неясных переживаний,
а теперь было точное желание, горячее, как полуденный жар: она жаждала
почувствовать этого человека. Не любить, не мучиться, не раздумывать, – а только
ощутить.
Сидя в залитой лунным светом белой комнате, на белой постели, она повторяла слабым
голосом:
– Ах, боже мой, ах, боже мой, что же это такое?

В седьмом часу утра Даша пошла на берег, разделась, вошла по колена в воду и
загляделась. Море было выцветшее, бледно-голубое и только кое-где вдалеке тронутое
матовой рябью. Вода не спеша всходила то выше колен, то опускалась ниже. Даша
протянула руки, упала на эту небесную прохладу и поплыла. Потом, освеженная и вся
соленая, закуталась в мохнатый халат и легла на песок, уже тепловатый.

«Люблю одного Ивана Ильича, – думала она, лежа щекой на локте, пахнущем
свежестью, – люблю, люблю Ивана Ильича. С ним чисто, свежо, радостно. Слава богу,
что люблю Ивана Ильича. Выйду за него замуж».
Она закрыла глаза и заснула, чувствуя, как рядом, набегая, будто дышит вода в лад с ее
дыханием.

Этот сон был сладок. Она, не переставая, чувствовала, как ее телу тепло и легко лежать
на песке. И во сне она ужасно любила себя.

На закате, когда солнце сплющенным шаром опускалось в оранжевое безоблачное
зарево, Даша встретила Бессонова, сидевшего на камне у тропинки, вьющейся через
плоское полынное поле. Даша забрела сюда, гуляя, и сейчас, увидев Бессонова,
остановилась, хотела повернуть, побежать, но давешняя легкость опять исчезла, и ноги,
отяжелев, точно приросли, и она исподлобья глядела, как он подходил, почти не
удивленный встречей, как снял соломенную шляпу и поклонился по-монашески –
смиренным наклонением.
– Вчера я не ошибся, Дарья Дмитриевна, – это вы были на берегу?

– Да, я…

Он помолчал, опустив глаза, потом взглянул мимо Даши в глубину степи.
– На этом поле во время заката чувствуешь себя как в пустыне. Сюда редко кто забредет.
Кругом – полынь, камни, и в сумерки представляется, что на земле никого уже не
осталось.