Page 74 - Старик

нездоровое лицо немолодой женщины, сморщилось, губы задрожали,
Верочка
повернулась и ушла из комнаты. Павел Евграфович стоял в
нерешительности.
Было жаль ее. Но он не знал, что надо сделать, чтоб ей стало лучше.
Веранда не поможет. Он вышел из комнаты, подошел к Верочке, которая
терла
тряпкой кухонный столик, глядя в окно, и обнял ее.
- Нельзя так, нельзя, нельзя... Тем более к твоим близким, которые тебя
любят... - шептала дочь.
- Ну что сделать для тебя? - Он поцеловал ее в темя.
- Не знаю, что ты можешь. Поговори с Приходько. А вдруг... Я не знаю...
Попробуй...
У Верочки редкое качество: мгновенно обижается, но так же мгновенно и
полностью забывает обиду. Для кого-нибудь была бы замечательная жена,
как
хотела иметь детей, да теперь поздно, года вышли, а тот заставлял делать
аборты. Два раза при Гале делала, а уж без Гали, никому не известно
сколько. Ах ты, бог ты мой, ничего в их делах не поймешь... Он бы, к
примеру, на месте Верочки не смог прожить с этим Эрастовичем и трех
дней,
прогнал бы к лешему, а она живет, терпит.
Павел Евграфович вернулся на веранду, посидел у раскрытого настежь
окна. Никакого облегчения в воздухе не чувствовалось, хотя было уже часов
восемь, совершенно стемнело. Картежники вполголоса переговаривались.

Павел
Евграфович ничего в картах не понимал, не желал понимать. Так и прошла
жизнь - без карт. И осталось - с юности - презрительное к ним
предубеждение, как к занятию мещанскому, буржуазному.
Из сада, тихо ступая по деревянной лестнице крыльца - всегда ходил
неслышно, разговаривал тихо, - поднялся Виктор. Подошел к Павлу
Евграфовичу и сел рядом на пол.
- Дед, хотел тебя спросить, - вполголоса заговорил он. - А что она
рассказывала про бабушку?
- Что Полина рассказывала? - Павел Евграфович обрадовался. - Я тебе
расскажу! Сейчас вспомню. Очень интересно рассказывала... Ах, да, вот что:
когда им было по тринадцать лет, твоей бабушке и Полине, они занимались
революционной деятельностью и даже попали в деникинскую тюрьму в
Елизаветграде... Совсем девчонки... Их там запугивали, пытали... но они
никого не выдали...
Никто на веранде, кроме Виктора, не слушал, что говорит Павел
Евграфович. Картежники переговаривались о своем. Вдруг Руслан сказал:
- Папа, ты меня извини, но надо как-то с Валентином Осиповичем... Ты уж
соберись, хотя, я знаю, удовольствие небольшое...
- Я поговорю, - сказал Павел Евграфович. - Постараюсь.