Page 154 - Рассказы

утром еще потягивал – снеговой, холодный.
Алеша вышел с топором во двор и стал выбирать березовые кругляши на расколку.
Холод полез под фуфайку… Но Алеша пошел махать топориком и согрелся.
Он выбирал из поленницы чурки потолще… Выберет, возьмет ее, как поросенка, на
руки и несет к дровосеке.
– Ишь ты… какой,– говорил он ласково чурбаку.– Атаман какой…Ставил этого
"атамана" на широкий пень и тюкал по голове.
Скоро он так натюкал большой ворох… Долго стоял и смотрел на этот ворох. Белизна и
сочность, и чистота сокровенная поленьев, и дух от них – свежий, нутряной, чуть стылый,
лесовой…
Алеша стаскал их в баню, аккуратно склал возле каменки, Еще потом будет момент –
разжигать, тоже милое дело. Алеша даже волновался, когда разжигал в каменке. Он вообще
очень любил огонь.
Но надо еще наносить воды. Дело не столько милое, но и противного в том ничего нет.
Алеша старался только поскорей натаскать. Так семенил ногами, когда нес на коромысле
полные ведра, так выгибался длинной своей фигурой, чтобы не плескать из ведер, смех
смотреть. Бабы у колодца всегда смотрели. И переговаривались.
– Ты глянь, глянь, как пружинит! Чисто акробат!..
– И не плескает ведь!
– Да куда так несется-то?
– Ну, баню опять топит…
– Да рано же еще!
– Вот весь день будет баней заниматься. Бесконвойный он и есть… Алеша.
Алеша наливал до краев котел, что в каменке, две большие кадки и еще в
оцинкованную ванну, которую от купил лет пятнадцать назад, в которой по очереди
перекупались все его младенцы. Теперь он ее приспособил в баню, И хорошо! Она стояла на
полке, с краю, места много не занимала – не мешала париться,– а вода всегда под рукой.
Когда Алеша особенно заходился на полке, когда на голове волосы трещали от жары, он
курял голову прямо в эту ванну.
Алеша натаскал воды и сел на порожек покурить. Это тоже дорогая минута – посидеть
покурить. Тут же Алеша любил оглядеться по своему хозяйству в предбаннике и в
сарайчике, который пристроен к бане – продолжал предбанник. Чего только у него там не
было! Старые литовки без черенков, старые грабли, вилы… Но был и верстачок, и был
исправный инструмент: рубанок, ножовка, долота, стамески… Это все на воскресенье, это
завтра он тут будет упражняться.
В бане сумрачно и неуютно пока, но банный терпкий, холодный запах разбавился уже
запахом березовых поленьев – тонким, еле уловимым – это предвестье скорого праздника.
Сердце Алеши нет-нет да и подмоет радость – подумает: "Сча-ас". Надо еще вымыть в бане:
даже и этого не позволял делать Алеша жене – мыть. У него был заготовлен голичок,
песочек в баночке… Алеша снял фуфайку, засучил рукава рубахи и пошел пластать, пошел
драить. Все перемыл, все продрал голиком, окатил чистой водой и протер тряпкой. Тряпку
ополоснул и повесил на сучок клена, клен рос рядом с баней. Ну, теперь можно и затопить,
Алеша еще разок закурил… Посмотрел на хмурое небо, на унылый далекий горизонт, на
деревню… Ни у кого еще баня не топилась. Потом будут, к вечеру, на скорую руку, кое-как,
пых-пых… Будут глотать горький чад и париться, Напарится не напарится – угорит, придет,
хлястнется на кровать, еле живой, и думает, это баня, Хэх!..
Алеша бросил окурок, вдавил его сапогом в мокрую землю и пошел топить.
Поленья в каменке он клал, как и все кладут: два – так, одно – так, поперек, а потом
сверху. Но там – в той амбразуре-то, которая образуется-то,– там кладут обычно лучины,
бумагу, керосином еще навадились теперь обливать,– там Алеша ничего не клал: то полено,
которое клал поперек, он еще посередке ершил топором, и все, и потом эти заструги
поджигал – загоралось. И вот это тоже очень волнующий момент – когда разгорается, Ах,