Page 190 - Тихий Дон

— Ты ему напиши, — глухо диктовал Мирон Григорьевич, и в такт его словам
шуршала глина, стекая из-под ладони в канаву коричневыми игрушечными ручейками, —
пущай он раз и навсегда скажет.
— Дите у него от энтой…
— И от этой будет дите! — крикнул, багровея, Коршунов. — Разве можно так над
живым человеком? А?.. Раз смерти себя предавала и теперь калека… и ее топтать в могилу?
А? Сердце-то, сердце-то… — на придушенный шепот перешел Мирон Григорьевич, одной
рукой царапая себе грудь, другой притягивая свата за полу, — аль у него волчиное?
Пантелей Прокофьевич сопел, отворачивался в сторону.
— …баба высохла по нем, иной окромя нету ей жизни. Живет же у тебя в холопках!..
— Она нам лучше родной! Замолчи ты! — крикнул Пантелей Прокофьевич и встал.
Разошлись они в разные стороны, не прощаясь.

XVIII

Выметываясь из русла, разбивается жизнь на множество рукавов. Трудно
предопределить, по какому устремит она свой вероломный и лукавый ход. Там, где нынче
мельчает жизнь, как речка на перекате, мельчает настолько, что видно поганенькую ее
россыпь, — завтра идет она полноводная, богатая…
Как-то внезапно созрело у Натальи решение сходить в Ягодное к Аксинье — вымолить,
упросить ее вернуть Григория. Ей почему-то казалось, что от Аксиньи зависит все, и упроси
она ее — снова вернется Григорий и былое счастье. Она не задумывалась над тем,
осуществимо ли это и как примет Аксинья ее странную просьбу. Толкаемая
подсознательным чувством, она стремилась скорей претворить внезапное свое решение в
жизнь. На исходе месяца Мелеховы получили от Григория письмо. После поклонов отцу и
матери он слал поклон и нижайшее почтение Наталье Мироновне. Какая бы неведомая
причина ни побудила его на это, но для Натальи это было толчком: в первое же воскресенье
она собралась идти в Ягодное.
— Куда ты, Наташа? — спросила Дуняшка, глядя, как Наталья перед осколком зеркала
внимательно и строго рассматривает свое лицо.
— Своих пойду проведаю, — солгала та и покраснела, впервые поняв, что идет на
великое унижение, на большую нравственную пытку.
— Ты, Наталья, хоть бы сроду раз со мной на игрища пошла, — охорашиваясь,
попросила Дарья. — Пойдешь, что ли, вечером?
— Не знаю, навряд.
— Эх ты, черничка! 25 Только и нашего, пока мужьев нету, — озорничала,
подмигивая, Дарья и, гибкая, переламывалась надвое, рассматривала перед зеркалом
расшивной подол новой бледно-голубой юбки.
Со времени отъезда Петра Дарья резко изменилась: отсутствие мужа заметно
отзывалось на ней. Некое беспокойство сквозило в ее глазах, движениях, походке. Она
тщательнее наряжалась по воскресеньям, с игрищ приходила поздно, злая, темнея зрачками,
жаловалась Наталье:
— Беда, ей-богу!.. Забрали казаков подходящих, остались в хуторе одни ребята да
старики.
— Тебе-то чего?
— Как так чего? — дивилась та. — На игрищах не с кем и побаловаться. Хучь бы на
мельницу припало одной ехать, а то с свекром дюже не разойдешься…
Она с циничной откровенностью расспрашивала Наталью:
— Как же ты, милушка, без казака так долго терпишь?

25 черничка — здесь: монашенка