Page 187 - Тихий Дон

теперь мне! Скорей!» — гнала ее, огнем хлестала мысль. Наталья билась в руках у Дарьи и с
радостным облегчением принимала беспамятство, лишь бы отдалить тот момент, когда
вернется сознание и властно напомнит о случившемся. Неделю провела в дурном забытьи и
вернулась в мир реального иная, притихшая, изглоданная черной немочью… Незримый
покойник ютился в мелеховском курене, и живые пили его васильковый трупный запах.

XVII

Мелеховы на двенадцатый день после известия о смерти Григория получили от Петра
два письма сразу. Дуняшка еще на почте прочитала их и — то неслась к дому, как былка,
захваченная вихрем, то, качаясь, прислонялась к плетням. Немало переполоху наделала она
по хутору и неописуемое волнение внесла в дом.
— Живой Гриша!.. Живой наш родненький!.. — рыдающим голосом вопила она еще
издали. — Петро пишет!.. Раненый Гриша, а не убитый!.. Живой, живой!..

«Здравствуйте, дорогие родители,

— писал Петро в письме, помеченном 20 сентября. —

Сообщаю вам, что наш Гришка чудок не отдал богу душу, а сейчас, слава
богу, находится живой и здоровый, чего и вам мы желаем от господа бога, здравия
и благополучия. Под городом Каменка-Струмиловом был ихний полк в бою, и в
атаке видали казаки из его взвода, что срубил его палашом венгерский гусар и
Григорий упал с коня, а дальше ничего не было нам известно, и, как я ни пытал у
них, ничего не могли они рассказать. После уж узнал я от Мишки Кошевого, —
приезжал Мишка в наш полк для связи, — что пролежал Григорий до ночи, а
ночью очухался и пополоз. И пополоз он, по звездам дорогу означая, и напал на
раненого нашего офицера. Был этот офицер раненый — подполковник
драгуновского полка, и ранило его снарядом в живот и в ноги. Григорий взял его и
тянул волоком на себе шесть верст. А за это вышла ему награда — Георгиевский
крест, и в младшие урядники произвели Гришку. Вот так! Ранение у Гришки
пустяковое, скобленул его неприятель палашом в голову, кожу стесал; а упал он с
коня и омроком его вдарило. Зараз он в строю — говорил Мишка. Вы извиняйте,
что так написано. Пишу на седле и дюже качает».

В следующем письме просил Петро прислать ему сушеной вишни «с родимых донских
своих садов» и просил не забывать, писать чаще; там же ругал он Григория за то, что, по
словам казаков, плохо Гришка присматривает за конем, — а ему, Петру, обидно, так как конь
Гнедой — его, Петра, собственный и кровный; просил отца написать от себя Григорию.

«Я ему доводил до ума через казаков, что если он не будет ухаживать за
конем, как за своим добром, то встренемся, и я ему морду в кровь побью, хотя он и
крестовый кавалер теперь»,

— писал Петро, а затем следовали бесчисленные поклоны, и сквозь мятые,
подмоченные дождем строки письма ощутимо дышала горькая грусть. Не сладко, видно, и
Петру вливалась служба.
Жалко было глядеть на Пантелея Прокофьевича, ошпаренного радостью. Он,
сграбастав оба письма, ходил с ними по хутору, ловил грамотных и заставлял читать, — нет,
не для себя, а радостью поздней хвастал старик перед всем хутором.
— Ага! Вишь, как Гришка-то мой? А? — Он поднимал торчмя копытистую ладонь,
когда читающий, спотыкаясь, по складам, доходил до того места, где Петро описывал подвиг
Григория, на себе протащившего шесть верст раненого подполковника.
— Первый крест изо всего хутора имеет, — гордился старик и, ревниво отбирая