Page 22 - Тихий Дон

— Приехал на гости к Мохову, купцу, энтот самый сотник. Погоди, чей он прозвищем?
Кубыть, Листницкий. Такой из себя тушистый, сурьезный. Очки носит. Ну, да нехай! Даром
что в очках, а жеребца не дамся обогнать!
Посмеиваясь, Григорий оседлал старую, оставленную на племя матку и через гуменные
ворота — чтоб не видел отец — выехал в степь. Ехали к займищу под горой. Копыта
лошадей, чавкая, жевали грязь. В займище возле высохшего тополя их ожидали конные:
сотник Листницкий на поджарой красавице кобылице и человек семь хуторских ребят
верхами.
— Откуда скакать? — обратился к Митьке сотник, поправляя пенсне и любуясь
могучими грудными мускулами Митькиного жеребца.
— От тополя до Царева пруда.
— Где это Царев пруд? — Сотник близоруко сощурился.
— А вон, ваше благородие, возле леса.
Лошадей построили. Сотник поднял над головою плетку. Погон на его плече вспух
бугром.
— Как скажу «три» — пускать! Ну? Раз, два… три!
Первый рванулся сотник, припадая к луке, придерживая рукой фуражку. Он на секунду
опередил остальных. Митька с растерянно-бледным лицом привстал на стременах —
казалось Григорию, томительно долго опускал на круп жеребца подтянутую над головой
плеть.
От тополя да Царева пруда — версты три. На полпути Митькин жеребец, вытягиваясь в
стрелку, настиг кобылицу сотника. Григорий скакал нехотя. Отстав с самого начала, он ехал
куцым наметом, с любопытством наблюдая за удалявшейся, разбитой на звенья цепкой
скакавших.
Возле Царева пруда — наносный от вешней воды песчаный увал. Желтый верблюжий
горб его чахло порос остролистым змеиным луком. Григорий видел, как на увал разом
вскочили и стекли на ту сторону сотник и Митька, за ними поодиночке скользили остальные.
Когда подъехал он к пруду, потные лошади уже стояли кучей, спешившиеся ребята
окружали сотника. Митька лоснился сдерживаемой радостью. Торжество сквозило в каждом
его движении. Сотник, против ожидания, показался Григорию нимало не сконфуженным: он,
прислонясь к дереву, покуривая папироску, говорил, указывая мизинцем на свою, словно
выкупанную кобылицу:
— Я на ней сделал пробег в полтораста верст. Вчера только приехал со станции. Будь
она посвежей — никогда, Коршунов, не обогнал бы ты меня.
— Могет быть, — великодушничал Митька.
— Резвей его жеребца по всей округе нету, — завидуя, сказал веснушчатый паренек,
прискакавший последним.
— Конь добрячий. — Митька дрожащей от пережитого волнения рукой похлопал по
шее жеребца и, деревянно улыбаясь, глянул на Григория.
Они вдвоем отделились от остальных, поехали под горою, а не улицей. Сотник
попрощался с ними холодновато, сунул два пальца под козырек и отвернулся.
Уже подъезжая по проулку к двору, Григорий увидел шагавшую им навстречу
Аксинью. Шла она, ощипывая хворостинку; увидела Гришку — ниже нагнула голову.
— Чего застыдилась, аль мы телешами едем? — крикнул Митька и подмигнул: —
Калинушка моя, эх, горьковатенькая!
Григорий, глядя перед собой, почти проехал мимо и вдруг огрел мирно шагавшую
кобылу плетью. Та присела на задние ноги — взлягнув, забрызгала Аксинью грязью.
— И-и-и, дьявол дурной!
Круто повернув, наезжая на Аксинью разгоряченной лошадью, Григорий спросил:
— Чего не здороваешься?
— Не стоишь того!
— За это вот и обляпал — не гордись!