Page 321 - Тихий Дон

С тов. приветом С.Абрамсон».
Бунчук глянул на стоявшую перед ним девушку (дело происходило в подвальном
помещении, в одном из домов на Московской улице, где производилось обучение). Скупой
свет тушевал ее лицо, делал черты его невнятными.
— Ну что же? — неласково сказал он. — Если это ваше собственное пожелание… и
Абрамсон вот просит… Оставайтесь.
Зевлоротого «максима» густо облепляли со всех сторон, гроздьями висели над ним,
опираясь на спины передних, следили жадно-любопытствующими глазами, как под умелыми
руками Бунчука споро распадался он на части. Бунчук вновь собирал его четкими,
рассчитанно-медленными движениями, объяснял устройство и назначение отдельных частей,
учил способам обращения, показывал правила наводки, прицела, объяснял меры деривации
51 по траектории, предельную досягаемость в полете пули. Учил, как располагаться во время
боя, чтобы не подвергаться поражению под обстрелом противника; сам ложился под щит с
обтрескавшейся защитной краской, говорил о преимущественном выборе места, о
расположении ящиков с лентами.
Все усваивали легко, за исключением пекаря Геворкянца. У того все не клеилось:
сколько ни показывал ему Бунчук правила разборки — никак не мог запомнить, путал,
терялся, шептал смущенно:
— Зачем не получается? Ах, что я… виноватый… надо вот этого сюда. Опять не
виходит!.. — вскрикивал он отчаянно. — Зачем?
— Вот тебе и «зачем»! — передразнивал его смуглолицый, с синими крапинками
пороха на лбу и щеках, Боговой. — Потому не получается, что бестолковый ты. Вот как
надо! — наказывал он, уверенно вкладывая часть в принадлежащее ей место. — Я вон с
детства интерес имел к военному делу, — под общий хохот тыкал пальцем в свои синие
конопины по лицу, — пушку делал, ее разорвало, — пришлось пострадать. Зато вот теперь
способности проявляю.
Он и действительно легче и быстрее всех усвоил пулеметное дело. Отставал один
Геворкяна. Чаще всего слышался его плачущий, раздосадованный голос:
— Опять не так! Зачем? — не знаю!
— Какой ишек, ка-а-акой ишек! На вся Нахичевань один такой! — возмущался злой
грек Михалиди.
— На редкость бестолков! — соглашался сдержанный Ребиндер.
— Оце тоби нэ бублыки месить, — фыркал Хвылычко, и все беззлобно посмеивались.
Один Степанов, румянея, раздраженно кричал:
— Надо товарищу показывать, а не зубы скалить!
Его поддерживал Крутогоров, большой, рукастый, глаза навыкат, пожилой рабочий
депо.
— Смеетесь, колотушники, а дело стоит! Товарищ Бунчук, уйми свою кунсткамеру или
гони их к чертям! Революция в опасности, а им — смешки! — басил он, размахивая
кувалдистым кулаком.
С острой любознательностью вникала во все Анна Погудко. Она назойливо приставала
к Бунчуку, хватала его за рукава неуклюжего демисезона, неотступно торчала около
пулемета.
— А если вода замерзнет в кожухе — тогда что? А при большом ветре какое
отклонение? А это как, товарищ Бунчук? — осаждала она вопросами и выжидающе
поднимала на Бунчука большие с неверным и теплым блеском черные глаза.
В ее присутствии чувствовал он себя как-то неловко; словно отплачивая за эту
неловкость, относился к ней с повышенной требовательностью, был подчеркнуто холоден,
но что-то волнующее, необычное испытывал, когда по утрам, исправно, ровно в семь,

51 деривация — отклонение вправо во время полета снарядов и пуль нарезного оружия