Page 317 - Тихий Дон

где-то над станицей Кривянской.
Неяркое вставало солнце, но окна атаманского дворца, отражая его, жгуче светились.
На домах блестели покаты железных крыш, сырость вчерашнего дождя хранил на себе
бронзовый Ермак, протянувший на север сибирскую корону.
По Крещенскому спуску поднимался взвод пеших казаков. На штыках их винтовок
играло солнце. Граненой тишины утра, нарушаемой редкими пешеходами да дребезжаньем
извозчичьей пролетки, почти не колебал четкий, чуть слышный шаг казаков.
В это утро с московским поездом приехал в Новочеркасск Илья Бунчук. Он последним
вышел из вагона, одергивая на себе полы демисезонного старенького пальто, чувствуя себя в
штатском неуверенно и непривычно.
На платформе прохаживались жандарм и две молоденькие, чему-то смеявшиеся
девушки. Бунчук пошел в город; дешевый, изрядно потертый чемодан нес под мышкой. За
всю дорогу, до самой окраины улицы, почти не попадались люди. Спустя полчаса Бунчук,
наискось пересекший город, остановился у небольшого полуразрушенного домика.
Давным-давно не ремонтированный домик этот выглядел жалко. Время наложило на него
свою лапу, и под тяжестью ее ввалилась крыша, покривились стены, расхлябанно обвисли
ставни, паралично перекосились окна. Бунчук, открывая калитку, взволнованно обежал
глазами дом и тесный дворик, спеша, зашагал к крыльцу.
В тесном коридорчике половину места занимал заваленный разной рухлядью сундук. В
темноте Бунчук стукнулся коленом об угол его, — не чувствуя боли, рванул дверь. В
передней низкой комнатке никого не было. Он прошел во вторую и, не найдя и там никого,
стал на пороге. От страшно знакомого запаха, присущего только этому дому, у него
закружилась голова. Взглядом охватил всю обстановку: тяжелый застав икон в переднем
углу горницы, кровать, столик, пятнистое от старости зеркальце над ним, фотографии,
несколько дряхлых венских стульев, швейную машину, тусклый от давнишнего
употребления самовар на лежанке. С внезапно и остро застучавшим сердцем, — через рот,
как при удушье, вдыхая воздух, Бунчук повернулся и, кинув чемодан, оглядел кухню; так же
приветливо зеленела окрашенная фуксином лобастая печь, из-за голубенькой ситцевой
занавески выглядывал старый пегий кот; в глазах его светилось осмысленное, почти
человеческое любопытство, — видно, редки были посетители. На столе беспорядочно стояла
немытая посуда, около, на табуретке, лежал клубок пряденой шерсти, поблескивали
вязальные спицы, пронизавшие с четырех углов недоконченный паголенок чулка.
Ничто не изменилось здесь за восемь лет. Словно вчера отсюда ушел Бунчук. Он
выбежал на крыльцо. Из дверей сарая, стоявшего в конце двора, вышла сгорбленная,
согнутая прожитым и пережитым старуха. «Мама!.. Да неужели?.. Она ли?..» Дрожа губами,
Бунчук рванулся ей навстречу. Он сорвал с головы шапку, смял в кулаке.
— Вам кого надо? Кого вам? — встревоженно спрашивала старушка, прикладывая
ладонь к выцветшим бровям, не двигаясь.
— Мама!.. — глухо прорвалось у Бунчука. — Что же ты — не узнаешь?..
Спотыкаясь, он шел к ней, видел, как мать качнулась от его крика, словно от удара, —
хотела, видно, бежать, но силы изменили, и она пошла толчками, будто преодолевая
сопротивление ветра. Бунчук подхватил ее уже падающую, целуя маленькое сморщенное
лицо, потускневшие от испуга и безумной радости глаза, моргал беспомощно и часто.
— Илюша!.. Илюшенька!.. Сыночек! Не угадала… Господи, откуда ты взялся?.. —
шептала старушка, пытаясь выпрямиться и стать на ослабевшие ноги.
Они вошли в дом. И тут только, после пережитых минут глубокого волнения, Бунчука
вновь стало тяготить пальто с чужого плеча — оно стесняло, давило под мышками, путало
каждое движение. Он с облегчением сбросил его, присел к столу.
— Не думала живого повидать!.. Сколько годков не видались. Родименький мой! Как
же мне тебя угадать, коли ты вон как вырос, постарел!
— Ну, ты как живешь, мама? — улыбаясь, расспрашивал Бунчук.
Путано рассказывая, она суетилась: собирала на стол, сыпала в самовар уголья и,