Page 362 - Тихий Дон

жизнь его в этот момент ушла в слух, — несказанно жадно прислушивался, но слышал
только четкое тиканье лежавших на столике ручных часов, хриплый, захлебывающийся
голос жены мертвого уже атамана да через окно — обрекающее, надсадное и звучное
карканье ворон.

XVI

Черные глаза Анны, блещущие слезами и улыбкой, увидел Бунчук, как только в первый
раз открыл глаза.
Три недели был он в бредовом беспамятстве. Три недели странствовал в ином,
неосязаемом и фантастическом мире. Сознание вернулось к нему вечером двадцать
четвертого декабря. Он долго смотрел на Анну серьезным затуманенным взглядом, пытался
восстановить в памяти все, что было связано с ней; это удалось ему лишь отчасти — память
была туга, неподатлива, многое пока еще хоронила где-то в глубине.
— Дай мне пить… — по-прежнему издалека донесся до слуха собственный его голос, и
от этого стало весело; Бунчук улыбнулся.
Анна стремительно пошла к нему; она вся светилась скупой, сдержанной улыбкой.
— Пей из моей руки. — Она отстранила вяло тянувшуюся к кружке руку Бунчука.
Дрожа от усилий поднять голову, напился и устало отвалился на подушку. Долго
смотрел в сторону, хотел что-то сказать, но слабость осилила — задремал.
И опять, как и в первый раз, проснувшись, увидел прежде всего устремленные на него
встревоженные глаза Анны, потом шафранный свет лампы, белый круг от нее на дощатом
некрашеном потолке.
— Аня, поди ко мне.
Она подошла, взяла его за руку. Он ответил слабым пожатием.
— Как ты себя чувствуешь?
— Язык чужой, голова чужая, ноги тоже, а самому будто двести лет, — тщательно
выговаривал он каждое слово. Помолчав, спросил: — Тиф у меня?
— Тиф.
Повел глазами по комнате, невнятно сказал:
— Где это?
Она поняла вопрос, улыбнулась:
— В Царицыне мы.
— А ты… как же?
— Я одна осталась с тобой. — И, словно оправдываясь или стараясь отвести какую-то
невысказанную им мысль, заспешила: — Тебя нельзя было бросить у посторонних. Меня
просил Абрамсон и товарищи из бюро, чтобы берегла тебя… Вот видишь, пришлось
неожиданно ходить за тобой.
Он поблагодарил взглядом, слабым движением руки.
— Крутогоров?
— Уехал через Воронеж в Луганск.
— Геворкяна?
— Тот… видишь ли… он умер от тифа.
— О!..
Помолчали, словно чтя память покойного.
— Я боялась за тебя. Ты ведь был очень плох, — тихо сказала она.
— А Беговой?
— Всех потеряла из виду. Некоторые уехали в Каменскую. Но, послушай, тебе не
вредно говорить? И потом, не хочешь ли молока?
Бунчук отрицательно качнул головой; с трудом владея языком, продолжал
расспрашивать:
— Абрамсон?