Page 364 - Тихий Дон

улыбался, кожа на прозрачных щеках его туго натягивалась, морщинилась. Он смеялся
старчески дребезжащим смешком и, обессилев от напряжения и смеха, снова падал на койку.
Квартира их была неподалеку от пристани. Из окна виднелся снеговой размет Волги,
леса за ней — широким серым полудужьем, мягкие волнистые очертания дальних полей.
Анна подолгу простаивала около окна, думая о своей диковинной, круто переломившейся
жизни. Болезнь Бунчука странно сроднила их.
Вначале, когда после долгой, мучительной дороги приехала с ним в Царицын, было
тяжко, горько до слез. В первый раз пришлось ей так близко и так оголенно взглянуть на
изнанку общения с любимым. Стиснув зубы, меняла на нем белье, вычесывала из горячей
головы паразитов, переворачивала каменно-тяжелое тело и, содрогаясь, с отвращением
смотрела украдкой на его голое исхудавшее тело мужчины — на оболочку, под которой чуть
теплилась дорогая жизнь. Внутренне все вставало в ней на дыбы, противилось, но грязь
наружного не пятнила хранившегося глубоко и надежно чувства. Под его властный указ
научилась преодолевать боль и недоумение. И преодолела. Под конец было лишь
сострадание да бился, просачиваясь наружу, глубинный родник любви.
Раз как-то Бунчук сказал:
— Я тебе противен после всего этого… правда?
— Это было испытание.
— Чему? Выдержке?
— Нет, чувству.
Бунчук отвернулся и долго не мог унять дрожь губ. Больше разговоров на эту тему у
них не было. Лишними и бесцветными были бы слова.
В середине января они выехали из Царицына в Воронеж.

XVII

Шестнадцатого января вечером Бунчук и Анна приехали в Воронеж. Пробыли там два
дня и выехали на Миллерово, так как в день отъезда были получены вести, что туда
перебрались Донской ревком и верные ему части, вынужденные под давлением калединцев
очистить Каменскую.
В Миллерове было суетно и людно. Бунчук задержался там на несколько часов и со
следующим поездом выехал в Глубокую. На другой день он принял пулеметную команду, а
утром следующего дня был уже в бою с чернецовским отрядом.
После того как Чернецова разбили, им неожиданно пришлось расстаться. Прибежала
Анна утром из штаба оживленная и чуть опечаленная.
— Ты знаешь — здесь Абрамсон. Он очень хочет повидать тебя. А потом еще новость
— сегодня я уезжаю.
— Куда?! — удивился Бунчук.
— Абрамсон, я и еще несколько товарищей едем в Луганск на агитационную работу.
— Ты бросаешь отряд? — холодновато спросил Бунчук.
Она засмеялась, прижимаясь к нему раскрасневшимся лицом.
— Признайся: тебя печалит не то, что бросаю отряд, а то, что тебя бросаю? Но ведь это
на время. Я уверена, что на той работе я принесу больше пользы, чем около тебя. Агитация,
пожалуй, больше в моей специальности, чем пулеметное дело… — и шаловливо повела
глазом, — изученное хотя бы под руководством такого опытного командира, как Бунчук.
Вскоре пришел Абрамсон. Он по-прежнему был кипуч, деятелен, непоседлив, так же
сверкал белым пятном седины на жуковой, как осмоленной, голове. Бунчук искренне
обрадовался.
— Поднялся на ноги? Оч-чень хорошо! Анну мы забираем. — И догадливо-намекающе
сощурился: — Ты не возражаешь? Не возражаешь? Да-да… Да-да, оччень хорошо! Я оттого
задаю такой вопрос, что вы, вероятно, сжились в Царицыне.
— Не скрываю, что мне жаль с ней расставаться. — Бунчук хмуро и натянуто