Page 44 - Тихий Дон

— Нашла жениха, дуреха, — урезонивал отец, — только и доброго, что черный, как
цыган. Да рази я тебе, моя ягодка, такого женишка сыщу?
— Не нужны мне, батенька, другие… — Наталья краснела и роняла слезы. — Не пойду,
пущай и не сватают. А то хучь в Усть-Медведицкий монастырь везите…
— Потаскун, бабник, по жалмеркам бегает, — козырял отец последним доводом, —
слава на весь хутор легла.
— Ну и нехай!
— Тебе нехай, а мне и подавно! С моей руки — куль муки, когда такое дело.
Наталья — старшая дочь — была у отца любимицей, оттого не теснил ее выбором. Еще
в прошлый мясоед наезжали сваты издалека, с речки Цуцкана, богатые невпроворот
староверы-казаки; прибивались и с Хопра сваты и с Чира 13 , но женихи Наталье не
нравились, и пропадала даром сватовская хлеб-соль.
Мирону Григорьевичу в душе Гришка нравился за казацкую удаль, за любовь к
хозяйству и работе. Старик выделил его из толпы станичных парней еще тогда, когда на
скачках Гришка за джигитовку снял первый приз; но казалось обидным отдать дочь за
жениха небогатого и опороченного дурной славой.
— Работящий паренек и собой с лица красивенький… — нашептывала по ночам ему
жена, поглаживая его засеянную веснушками и рыжей щетиной руку, — а Наталья,
Григорич, по нем чисто ссохлась вся… Дюже к сердцу пришелся.
Мирон Григорьевич поворачивался спиной к жениной костлявой холодной груди,
сердито бурчал:
— Отвяжись, репей! Выдавай хучь за Пашу-дурачка, мне-то что? Тот-то умом бог
обнес! «С лица красивенький»… — косноязычил он. — Что, ты с его морды урожай будешь
сымать, что ли?..
— Так уж урожай…
— Да понятно, на что тебе его личность? Был бы он из себя человек. Да мне,
признаться, и зазорно трошки выдавать свою дочерю к туркам. Уж были бы люди как
люди… — гордился Мирон Григорьевич, подпрыгивая на кровати.
— Работящая семья и при достатке… — нашептывала жена и, придвигаясь к плотной
спине мужа, успокаивающе гладила его руку.
— Э, черт, отодвинься, что ли! Чисто тебе места окромя нету. Что ты меня гладишь-то,
как стельную корову? А с Натальей как знаешь. Выдавай хучь за стриженую девку!..
— Дитя своего жалеть надо. Бог с ним — не богатством… — сипела Лукинична в
заросшее волосами ухо Мирона Григорьевича.
Тот сучил ногами, влипал в стенку и всхрапывал, будто засыпая.
Приезд сватов застал их врасплох. После обедни подкатили те на тарантасе к воротам.
Ильинична, наступив на подножку, едва не опрокинула тарантаса, а Пантелей Прокофьевич
прыгнул с сиденья молодым петухом; хотя и осушил ноги, но виду не подал и молодецки
зачикилял к куреню.
— Вот они! Как черт их принес! — охнул Мирон Григорьевич, выглядывая в окно.
— Светики-кормильцы, я-то как стряпалась, так и не скинула буднюю юбку! —
вскудахталась хозяйка.
— Хороша и так! Небось не за тебя сватаются, кому нужна-то, лишай конский!..
— Сроду безобразник, а под старость дюжей свихнулся.
— Но-но, ты у меня помалкивай!
— Рубаху ба чистую надел, кобаржину вон на спине видать, и не совестно? Ишь
нечистый дух! — ругалась жена, оглядывая Мирона Григорьевича, пока сваты шли по базу.
— Небось, гляди, угадают и в этой. Рогожку надену, и то не откажутся.
— Доброго здоровья! — спотыкаясь о порог, кукарекнул Пантелей Прокофьевич и,

13 Хопер — левый, Чир — правый приток Дона