Page 42 - Тихий Дон

Григорий часто заморгал глазами.
— Перестанешь? Нет?
— Вот чудак, дай досказать-то!
— Гляди, Петро, подеремся, — пригрозил Григорий, отставая.
Петро пошевелил бровями и пересел спиной к лошадям, лицом к Григорию, шагавшему
позади.
— «Заглянула, мол, через плетень, а они, любушки, лежат в обнимку». — «Кто?» —
спрашиваю, а она: «Да Аксютка Астахова с твоим братом». Я говорю…
Григорий ухватил за держак короткие вилы, лежавшие в задке косилки, кинулся к
Петру. Тот, бросив вожжи, прыгнул с сиденья, вильнул к лошадям наперед.
— Тю, проклятый!.. Обесился!.. Тю! Тю! Глянь на него…
Оскалив по-волчьи зубы, Григорий метнул вилы. Петро упал на руки, и вилы, пролетев
над ним, на вершок вошли в кремнисто-сухую землю, задрожали, вызванивая.
Потемневший Петро держал под уздцы взволнованных криком лошадей, ругался:
— Убить бы мог, сволочь!
— И убил бы!
— Дурак ты! Черт бешеный! Вот в батину породу выродился, истованный черкесюка!
Григорий выдернул вилы, пошел следом за тронувшейся косилкой.
Петро поманил его пальцем:
— Поди ко мне. Дай-ка вилы.
Передал в левую руку вожжи и взял вилы за выбеленный зубец.
Дернул ничего не ожидавшего Григория держаком вдоль спины.
— С потягом бы надо! — пожалел, оглядывая отпрыгнувшего в сторону Григория.
Через минуту, закуривая, глянули друг другу в глаза и захохотали.
Христонина жена, ехавшая с возом по другой дороге, видела, как Гришка запустил
вилами в брата. Она привстала на возу, но не могла разглядеть, что происходило у
Мелеховых, — заслоняли косилка и лошади. Не успела въехать в проулок, крикнула соседке:
— Климовна! Надбеги, скажи Пантелею-турку, что ихние ребята возля Татаровского
кургана вилами попоролись. Задрались, а Гришка — ить он же взгальный! — как саданет
Петра вилами в бок, а энтот тем часом его… Там кровищи натекло — страсть!
Петро уж охрип орать на нудившихся лошадей и заливисто посвистывал. Григорий,
упираясь черной от пыли ногой в перекладину, смахивал с косилки наметанные крыльями
валы. Лошади, в кровь иссеченные мухами, крутили хвостами и недружно натягивали
постромки.
По степи, до голубенькой каемки горизонта, копошились люди. Стрекотали, чечекали
ножи косилок, пятнилась валами скошенного хлеба степь. Передразнивая погонычей,
свистели на кургашках сурки.
— Ишо два загона — и закурим! — сквозь свист крыльев и перестук косогона крикнул,
оборачиваясь, Петро.
Григорий только кивнул. Обветренные, порепавшиеся губы трудно было разжимать.
Он короче перехватил вилы, чтоб легче было метать тяжелые вороха хлеба, порывисто
дышал. Мокрая от пота грудь чесалась. Из-под шляпы тек горький пот, попадая в глаза,
щипал, как мыло. Остановив лошадей, напились и закурили.
— По шляху кто-то верхи бегет, — глядя из-под ладони, проговорил Петро.
Григорий всмотрелся и изумленно поднял брови.
— Батя, никак.
— Очумел ты! На чем он поскачет, кони в косилке ходют.
— Он.
— Обознался, Гришка!
— Ей-богу, он!
Через минуту ясно стало видно лошадь, стлавшуюся в броском намете, и седока.
— Батя… — Петро в испуганном недоумении затоптался на месте.