Page 406 - Тихий Дон

книжку.
Дошла очередь до Бунчука.
— Фамилия? — Спиридонов приставил жало карандаша к бумаге, мельком глянул в
пасмурное лобастое лицо красногвардейца и, видя, как ежатся губы того, готовя плевок,
вихнулся всем телом в сторону, крикнул: — Проходи, сволочь! Издохнешь и без фамилии!
Зараженный примером Бунчука, не ответил и тамбовец Игнат. Еще кто-то третий
захотел умереть неузнанным, молча шагнув через порог…
Спиридонов сам навесил замок. Приставил караул.
Пока возле лавки шел дележ продуктов и оружия, взятых с подвод экспедиции, в одном
из соседних домов заседал организованный наспех военно-полевой суд из представителей
хуторов, участвовавших в поимке Подтелкова.
Председательствовал коренастый желтобровый есаул, уроженец Боковской станицы,
Василий Попов. Он сидел за столом под завешенным рушниками зеркалом, широко
разложив локти, сдвинув фуражку на плоский затылок. Масленые добродушно-строгие глаза
его испытующе ползали по лицам казаков — членов суда. Обсуждалась мера наказания.
— Что же мы с ними сделаем, господа старики? — повторил Попов вопрос.
Наклоняясь, он что-то шепнул сидевшему рядом с ним подъесаулу Сенину. Тот
утвердительно, поспешно кивнул головой. У Попова зрачки сузились, стерлись в углах глаз
веселые лучики, и глаза, иные, блестящие похолодевшим суровым блеском, чуть прикрылись
негустыми ресницами.
— Что мы сделаем с теми предателями родного края, которые шли грабить наши
курени и уничтожать казачество?
Февралев, старик старообрядец Милютинской станицы, вскочил, как подкинутый
пружиной.
— Расстрелять! Всех! — Он по-оглашенному затряс головой; оглядывая всех
изуверским косящим взглядом, давясь слюной, закричал: — Нету им, христопродавцам,
милости! Жиды какие из них есть — убить!.. Убить!.. Распять их!.. В огне их!..
Редкая волокнистая бороденка его тряслась, седые с красной подпалиной волосы
растрепались. Он сел, задыхаясь, кирпично-бурый, мокрогубый.
— На поселение отправить. Али нет?.. — нерешительно предложил один из членов
суда, Дьяченко.
— Пострелять!
— К смертной казни!
— Поддерживаю ихнее мнение!
— Казнить всех при народе!
— Сорную траву из поля вон!
— К смерти их!
— Расстрелять, конечно! О чем еще говорить? — возмутился Спиридонов.
С каждым выкриком углы рта есаула Попова, грубея в очертаниях, утрачивая недавнее
добродушие сытого, довольного собой и окружающим человека, сползали вниз, каменели
черствыми извивами.
— Расстрелять!.. Пиши!.. — приказал он секретарю, заглядывая ему через плечо.
— А Подтелкова с Кривошлыковым… врагов этих — тоже расстрелять?.. Мало им! —
запальчиво крикнул плотный престарелый казак, сидевший у окна, неустанно
подкручивавший фитиль угасавшей лампы.
— Их, как главарей, — повесить! — коротко ответил Попов и повторил, обращаясь к
секретарю: — Пиши: «Постановление. Мы, нижеподписавшиеся…»
Секретарь — тоже Попов, дальний родственник есаула, склонив белобрысую, гладко
причесанную голову, заскрипел пером.
— Гасу, должно, не хватит… — вздохнул кто-то сожалеюще.
Лампа помигивала. Фитиль чадил. В тишине звенела запаутиненная на потолке муха,
скребло бумагу перо, да кто-то из членов суда сапно и тяжело дышал.