Page 411 - Тихий Дон

Пономарев 11 мая на рассвете.
По хутору сновали казаки-чирцы, вели на водопой коней, толпами шли на край хутора.
Петро остановил отряд в центре хутора, приказал спешиться. К ним подошло несколько
человек.
— Откуда, станишники? — спросил один.
— С Татарского.
— Припоздали вы трошки… Поймали без вас Подтелкова.
— Где же они? Не угнали отсюдова?
— А вон… — Казак махнул рукой на покатую крышу лавчушки, рассмеялся: — Сидят,
как куры в курятнике.
Христоня, Григорий Мелехов и еще несколько человек подошли поближе.
— Куда ж их, стал быть, направляют? — поинтересовался Христоня.
— К покойникам.
— Как так?.. Что ты брешешь? — Григорий схватил казака за полу шинели.
— Сбреши лучше, ваше благородие! — дерзко ответил казак и легонько освободился от
Григорьевых цепких пальцев. — Вон, гляди, им уже рели построили. — Он указал на
виселицу, устроенную между двух чахлых верб.
— Разводи коней по дворам! — скомандовал Петро.
Тучи обложили небо. Позванивал редкий дождь. На край хутора густо валили казаки и
бабы. Население Пономарева, оповещенное о назначенной на шесть часов казни, шло
охотно, как на редкое веселое зрелище. Казачки вырядились, будто на праздник, многие вели
с собой детей. Толпа окружила выгон, теснилась около виселицы и длинной — до двух
аршин глубиной — ямы. Ребятишки топтались по сырому суглинку насыпи, накиданной с
одной стороны ямы; казаки, сходясь, оживленно обсуждали предстоящую казнь; бабы
горестно шушукались.
Заспанный и серьезный, пришел есаул Попов. Он курил, жевал папиросу, ощеряя
твердые зубы; казакам караульной команды хрипло приказал:
— Отгоните народ от ямы! Спиридонову передайте, чтобы вел первую партию! —
глянул на часы и отошел в сторону, наблюдая, как, теснимая караульными, толпа народа
пятится от места казни, окружает его слитным цветистым полукругом.
Спиридонов с нарядом казаков быстро шел к лавчушке. По пути встретился ему Петро
Мелехов.
— От вашего хутора есть охотники?
— Какие охотники?
— Приводить в исполнение приговор.
— Нету и не будет! — резко ответил Петро, обходя преградившего дорогу
Спиридонова.
Но охотники нашлись: Митька Коршунов, приглаживая ладонью выбившиеся из-под
козырька прямые волосы, увалисто подошел к Петру, сказал, мерцая камышовой зеленью
прижмуренных глаз:
— Я стрельну… Зачем говоришь — «нет». Я согласен. — И улыбчиво потупил глаза:
— Патронов мне дай. У меня одна обойма.
Он, бледный Андрей Кашулин, с лицом, скованным сильнейшим злым напряжением, и
калмыковатый Федот Бодовсков вызвались охотниками.
По сбитой плечо к плечу огромной толпе загуляли шепот и сдержанный гул, когда от
лавки тронулась первая партия приговоренных, окруженная конвоировавшими их казаками.
Впереди шел Подтелков, босой, в широких галифе черного сукна и распахнутой
кожаной куртке. Он уверенно ставил в грязь большие белые ноги, оскользался, чуть
вытягивал левую руку, соблюдая равновесие. Рядом еле волочился смертно-бледный
Кривошлыков. У него сухо блестели глаза, рот страдальчески дергался. Поправляя
накинутую внапашку шинель, Кривошлыков так ежил плечи, будто ему было страшно
холодно. Их почему-то не раздели, но остальные шли в одном белье. Лагутин семенил рядом