Page 414 - Тихий Дон

шкуры дубить! Отходился ты, председатель донского Совнаркома! Ты, поганка, казаков
жидам продал! Понятно? Ишо сказать?
Христоня, обнимая, отвел в сторону взбесившегося Григория.
— Пойдем, стал быть, к коням. Ходу! Нам с тобой тут делать нечего. Господи божа,
что делается с людьми!..
Они пошли, потом остановились, заслышав голос Подтелкова. Облепленный
фронтовиками и стариками, он высоким страстным голосом выкрикивал:
— Темные вы… слепые! Слепцы вы! Заманули вас офицерья, заставили кровных
братов убивать! Вы думаете, ежли нас побьете, так этим кончится? Нет! Нынче ваш верх, а
завтра уж вас будут расстреливать! Советская власть установится по всей России. Вот
попомните мои слова! Зря кровь вы чужую льете! Глупые вы люди!
— Мы и с энтими этак управимся! — выскочил какой-то старик.
— Всех, дед, не перестреляете, — улыбнулся Подтелков. — Всю Россию на виселицу
не вздернешь. Береги свою голову! Всхомянетесь вы после, да поздно будет!
— Ты нам не грози!
— Я не грожу. Я вам дорогу указываю.
— Ты сам, Подтелков, слепой! Москва тебе очи залепила!
Григорий, не дослушав, пошел, почти побежал к двору, где, привязанный, слыша
стрельбу, томился его конь. Подтянув подпруги, Григорий и Христоня наметом выехали из
хутора, — не оглядываясь, перевалили через бугор.
А в Пономареве все еще пыхали дымками выстрелы: вешенские, каргинские,
боковские, краснокутские, милютинские казаки расстреливали казанских, мигулинских,
раздорских, кумшатских, баклановских казаков…
Яму набили доверху. Присыпали землей. Притоптали ногами. Двое офицеров, в черных
масках, взяли Подтелкова и Кривошлыкова, подвели к виселице.
Подтелков мужественно, гордо подняв голову, взобрался на табурет, расстегнул на
смуглой толстой шее воротник сорочки и сам, не дрогнув ни одним мускулом, надел на шею
намыленную петлю. Кривошлыкова подвели, один из офицеров помог ему подняться на
табурет, он же накинул петлю.
— Дозвольте перед смертью последнее слово сказать, — попросил Подтелков.
— Говори!
— Просим! — закричали фронтовики.
Подтелков повел рукой по поредевшей толпе:
— Глядите, сколько мало осталось, кто желал бы глядеть на нашу смерть. Совесть
убивает! Мы за трудовой народ, за его интересы дрались с генеральской псюрней, не щадя
живота, и теперь вот гибнем от вашей руки! Но мы вас не клянем!.. Вы — горько обманутые!
Заступит революционная власть, и вы поймете, на чьей стороне была правда. Лучших сынов
тихого Дона поклали вы вот в эту яму…
Поднялся возрастающий говор, голос Подтелкова зазвучал невнятней.
Воспользовавшись этим, один из офицеров ловким ударом выбил из-под ног Подтелкова
табурет. Все большое грузное тело Подтелкова, вихнувшись, рванулось вниз, и ноги достали
земли. Петля, захлестнувшая горло, душила, заставляла тянуться вверх. Он приподнялся на
цыпочки — упираясь в сырую притолоченную землю большими пальцами босых ног,
хлебнул воздуха и, обводя вылезшими из орбит глазами притихшую толпу, негромко сказал:
— Ишо не научились вешать. Кабы мне пришлось, уж ты бы, Спиридонов, не достал
земли…
Изо рта его обильно пошла слюна. Офицеры в масках и ближние казаки затомашились,
с трудом подняли на табурет обессилевшее тяжелое тело.
Кривошлыкову не дали окончить речь: табурет вылетел из-под ног, стукнулся в
брошенную кем-то лопату. Сухой, мускулистый Кривошлыков долго раскачивался, то
сжимаясь в комок так, что согнутые колени касались подбородка, то вновь вытягиваясь в
судороге… Он еще жил в конвульсиях, еще ворочал черным, упавшим на сторону языком,