Page 476 - Тихий Дон

схорониться. Вы-то поедете?
— Не поедут наши казаки. Ты уж не мани их! — испугалась Ильинична.
— Неужели остаетесь? Ажник не верю! Сват Григорий, верно? Жизни решаетесь,
братушки!
— Что будет… — вздохнул Петро и, внезапно охваченный огневым румянцем,
спросил: — Григорий! Ты как? Не раздумал? Может, поедем?
— Нет уж.
Табачный дым окутал Григория и долго колыхался над курчеватым смоляным чубом.
— Коня твоего отец убирает? — не к месту спросил Петро.
Тишина захрясла надолго. Только прялка под ногой Дуняшки шмелем жужжала,
навевая дрему.
Ногайцев просидел до белой зорьки, все уговаривая братьев Мелеховых ехать за Донец.
За ночь Петро два раза без шапки выбегал седлать коня и оба раза шел расседлывать,
пронзаемый грозящими Дарьиными глазами.
Занялся свет, и гость засобирался. Уже одетый, держась за дверную скобку, он
значительно покашлял, сказал с потаенной угрозой:
— Может, оно и к лучшему, а тольки всхомянетесь вы посля. Доведется нам вернуться
оттель — мы припомним, какие красным на Дон ворота отворяли, оставались им служить…
С утра густо посыпал снег. Выйдя на баз, Григорий увидел, как из-за Дона на переезд
ввалился чернеющий ком людей. Лошади восьмеркой тащили что-то, слышались говор,
понуканье, матерная ругань. Сквозь метель, как в тумане, маячили седые силуэты людей и
лошадей. Григорий по четверной упряжке угадал: «Батарея… Неужели красные?» От этой
мысли сдвоило сердце, но, поразмыслив, он успокоил себя.
Раздерганная толпа приближалась к хутору, далеко обогнув черное, глядевшее в небо
жерло полыньи. Но на выезде переднее орудие, сломав подмытый у берега ледок,
обрушилось одним колесом. Ветер донес крик ездовых, хруст крошащегося льда и торопкий,
оскользающий перебор лошадиных копыт. Григорий прошел на скотиний баз, осторожно
выглянул. На шинелях всадников разглядел засыпанные снегом погоны, по обличью угадал
казаков.
Минут пять спустя в ворота въехал на рослом, ширококрупом коне стариковатый
вахмистр. Он слез у крыльца, чембур привязал к перилам, вошел в курень.
— Кто тут хозяин? — спросил он, поздоровавшись.
— Я… — ответил Пантелей Прокофьевич, испуганно ждавший следующего вопроса.
«А почему ваши казаки дома?»
Но вахмистр кулаком расправил белые от снега, витые и длинные, как аксельбанты,
усы, попросил:
— Станишники! Помогите, ради Христа, выручить орудие! Провалилось у берега по
самые ося… Может, бечевы есть? Это какой хутор? Заблудились мы. Нам бы в Еланскую
станицу надо, но такая посыпала — зги не видать. Малшрут мы потеряли, а тут красные
вот-вот хвост прищемют.
— Я не знаю, ей-богу… — замялся старик.
— Чего тут знать! Вон у вас казаки какие… Нам и людей бы — надо помочь.
— Хвораю я, — сбрехнул Пантелей Прокофьевич.
— Что ж вы, братцы! — Вахмистр, как волк, не поворачивая шеи, оглядел всех. Голос
его будто помолодел и выпрямился. — Аль вы не казаки? Значит, нехай пропадет войсковое
имущество? Я за командира батареи остался, офицеры поразбегались, неделю вот с коня не
схожу, обморозился, пальцы на ноге поотпали, но я жизни решуся, а батарею не брошу! А
вы… Тут нечего! Добром не хотите — я зараз кликну казаков, и мы вас… — вахмистр со
слезой и гневом выкрикнул: — заставим, сукины сыны! Большевики! В гроб вашу мать! Мы
тебя, дед, самого запрягем, коли хошь! Иди народ кличь, а не пойдут, — накажи бог, вернусь
на энтот бок и хутор ваш весь с землей смешаю…
Он говорил, как человек, не совсем уверенный в своей силе. Григорию стало жаль его.