Page 480 - Тихий Дон

Но тот уже подошел к Григорию, раздувая ноздри, дыша с сапом и свистом:
— Ты меня лучше не тронь, офицер, а то худо будет!
— Я вас не трогаю.
— Нет, трогаешь!
Приоткрывая дверь, Наталья сорванным голосом позвала Григория. Он обошел
стоявшего против него красноармейца, пошел и качнулся в дверях, как пьяный. Петро
встретил его ненавидящим, стенящим шепотом:
— Что ты делаешь?.. На черта он тебе сдался? Чего ты с ним связываешься. И себя и
нас сгубишь! Сядь!.. — Он с силой толкнул Григория на сундук, вышел в кухню.
Григорий раскрытым ртом жадно хлебал воздух, от смуглых щек его отходил черный
румянец, и потускневшие глаза обретали слабый блеск.
— Гриша! Гришенька! Родненький! Не связывайся! — просила Наталья, дрожа,
зажимая рты готовым зареветь детишкам.
— Чего ж я не уехал? — спросил Григорий и, тоскуя, глянул на Наталью. — Не буду.
Цыц! Сердцу нет мочи терпеть!
Позднее пришли еще трое красноармейцев. Один, в высокой черной папахе, по виду
начальник, спросил:
— Сколько поставлено на квартиру?
— Семь человек, — за всех ответил рыжебровый, перебиравший певучие лады
ливенки.
— Пулеметная застава будет здесь. Потеснитесь.
Ушли. И сейчас же заскрипели ворота. На баз въехали две подводы. Один из пулеметов
втащили в сенцы. Кто-то жег спички в темноте и яростно матерился. Под навесом сарая
курили, на гумне, дергая сено, зажигали огонь, но никто из хозяев не вышел.
— Пошел бы, коней глянул, — шепнула Ильинична, проходя мимо старика.
Тот только плечами дрогнул, а пойти — не пошел. Всю ночь хлопали двери. Белый пар
висел под потолком и росой садился на стены. Красноармейцы постелили себе в горнице на
полу. Григорий принес и расстелил им полсть, в голова положил свой полушубок.
— Сам служил, знаю, — примиряюще улыбнулся он тому, кто чувствовал в нем врага.
Но широкие ноздри красноармейца зашевелились, взгляд непримиримо скользил по
Григорию…
Григорий и Наталья легли в той же комнате на кровати. Красноармейцы, сложив
винтовки в головах, вповалку разместились на полсти. Наталья хотела потушить лампу, у нее
внушительно спросили:
— Тебя кто просил гасить огонь? Не смей! Прикрути фитиль, а огонь должен гореть
всю ночь.
Детей Наталья уложила в ногах, сама, не раздеваясь, легла к стенке, Григорий, закинув
руки, лежал молча.
«Ушли бы мы, — стискивая зубы, прижимаясь сердцем к углу подушки, думал
Григорий. — Ушли бы в отступ, и вот сейчас Наташку распинали бы на этой кровати и
тешились над ней, как тогда в Польше над Франей…»
Кто-то из красноармейцев начал рассказ, но знакомый голос перебил его, зазвучал в
мутной полутьме с выжидающими паузами:
— Эх, скучно без бабы! Зубами бы грыз… Но хозяин — он офицер… Простым,
которые сопливые, они жен не уступают… Слышишь, хозяин?
Кто-то из красноармейцев уже храпел, кто-то сонно засмеялся. Голос рыжебрового
зазвучал угрожающе:
— Ну, Александр, мне надоело тебя уговаривать. На каждой квартире ты скандалишь,
фулиганишь, позоришь красноармейское звание. Этак не годится! Сейчас вот иду к
комиссару или к ротному. Слышишь? Мы с тобой поговорим!
Пристыла тишина. Слышно было только, как рыжебровый, сердито сопя, натягивает
сапоги. Через минуту он вышел, хлопнув дверью.