Page 485 - Тихий Дон

руками взять!»
Направился к зимним скирдам, но, из опаски, миновал их, долго, как заяц на жировке,
вязал петли следов. Ночевать решил в брошенной копне сухого чакана. Разгреб вершину.
Из-под ног скользнула норка. Зарылся с головой в гнилостно-пахучий чакан, подрожал.
Мыслей не было. Краешком, нехотя подумал: «Заседлать завтра и махнуть через фронт к
своим?» — но ответа не нашел в себе, притих.
К утру стал зябнуть. Выглянул. Над ним отрадно и трепетно сияла утренняя зарница, и
в глубочайшем провале иссиня-черного неба, как в Дону на перекате, будто показалось дно:
предрассветная дымчатая лазурь в зените, гаснущая звездная россыпь по краям.

XVIII

Фронт прошел. Отгремели боевые деньки. В последний день пулеметчики 13-го
кавполка перед уходом поставили на широкоспинные тавричанские сани моховский
граммофон, долго вскачь мылили лошадей по улицам хутора. Граммофон хрипел и харкал (в
широкую горловину трубы попадали снежные ошметья, летевшие с конских копыт),
пулеметчик в сибирской ушастой шапке беспечно прочищал трубу и орудовал резной ручкой
граммофона так же уверенно, как ручками затыльника. А позади серой воробьиной тучей
сыпали за санями ребятишки; цепляясь за грядушку, орали: «Дядя, заведи энту, какая
свистит! Заведи, дядя!» Двое счастливейших сидели на коленях у пулеметчика, и тот в
перерывах, когда не крутил ручки, заботливо и сурово вытирал варежкой младшему
парнишке облупленный, мокрый от мороза и великого счастья нос.
Потом слышно было, как около Усть-Мечетки шли бои. Через Татарский редкими
валками тянулись обозы, питавшие продовольствием и боевыми припасами 8-ю и 9-ю
красные армии Южного фронта.
На третий день посыльные шли подворно, оповещали казаков о том, чтобы шли на
сход.
— Краснова атамана будем выбирать! — сказал Антип Брехович, выходя с
мелеховского база.
— Выбирать будем или нам его сверху спустют? — поинтересовался Пантелей
Прокофьевич.
— Там как придется…
На собрание пошли Григорий и Петро. Молодые казаки собрались все. Стариков не
было. Один только Авдеич Брех, собрав курагот зубоскалов, тачал о том, как стоял у него на
квартире красный комиссар и как приглашал он его, Авдеича, занять командную должность.
— «Я, говорит, не знал, что вы — вахмистр старой службы, а то — с нашим
удовольствием, заступай, отец, на должность…»
— На какую же? За старшего — куда пошлют? — скалился Мишка Кошевой.
Его охотно поддерживали:
— Начальником над комиссарской кобылой. Подхвостницу ей подмывать.
— Бери выше!
— Го-го!..
— Авдеич! Слышь! Это он тебя в обоз третьего разряда малосолкой заведовать.
— Вы не знаете делов всех… Комиссар ему речи разводил, а комиссаров вестовой тем
часом к его старухе прилабунился. Шшупал ее. А Авдеич слюни распустил, сопли развешал
— слухает…
Остановившимися глазами Авдеич осматривал всех, глотал слюну, спрашивал:
— Кто последние слова производил?
— Я! — храбрился кто-то позади.
— Видали такого сукина сына? — Авдеич поворачивался, ища сочувствия, и оно
приходило в изобилии:
— Он гад, я давно говорю.