Page 484 - Тихий Дон

ступай пахать, земли селая пропастишша, бери ее, заставляй родить! Земля — она, как баба:
сама не дается, ее отнять надо. А кто поперек станет — убить. Нам вашего не надо. Лишь бы
равными всех поделать…
Григорий соглашался, а сам все исподтишка поглядывал на красноармейца. Для
опасений как будто не было оснований. Все глазели, одобрительно улыбаясь, на Петра, на
его округлые и ладно подогнанные движения. Чей-то трезвый голос восхищенно восклицал:
«Вот черт! Здорово!» Но случайно Григорий поймал на себе внимательно прищуренный
взгляд одного курчавого красноармейца, старшины, и насторожился, пить перестал.
Гармонист заиграл польку. Бабы пошли по рукам. Один из красноармейцев, с
обеленной спиной, качнувшись, пригласил молоденькую бабенку — соседку Христони, но та
отказалась и, захватив в руку сборчатый подол, перебежала к Григорию:
— Пойдем плясать!
— Не хочу.
— Пойдем, Гриша! Цветок мой лазоревый!
— Брось дурить, не пойду!
Она тащила его за рукав, насильственно смеясь. Он хмурился, упирался, но, заметив,
как она мигнула, встал. Сделали два круга, гармонист свалил пальцы на басы, и она, улучив
секунду, положила Григорию голову на плечо, чуть слышно шепнула:
— Тебя убить сговариваются… Кто-то доказал, что офицер… Беги…
И — громко:
— Ох, что-то голова закружилась!
Григорий повеселел. Подошел к столу, выпил кружку дымки. Дарью спросил:
— Спился Петро?
— Почти готов. Снялся с катушки.
— Веди домой.
Дарья повела Петра, удерживая толчки его с мужской силой. Следом вышел Григорий.
— Куда, куда? Ты куда? Не-ет! Ручку поцелую, не ходи!
Пьяный в дым Аникушка прилип к Григорию, но тот глянул такими глазами, что
Аникушка растопырил руки и шатнулся в сторону.
— Честной компании! — Григорий тряхнул от порога шапкой.
Курчавый, шевельнув плечами, поправил пояс, пошел за ним. На крыльце, дыша в лицо
Григорию, поблескивая лихими светлыми глазами, шепотом спросил:
— Ты куда? — И цепко взялся за рукав Григорьевой шинели.
— Домой, — не останавливаясь, увлекая его за собой, ответил Григорий.
Взволнованно-радостно решил: «Нет, живьем вы меня не возьмете!»
Курчавый левой рукой держался за локоть Григория; тяжело дыша, ступал рядом. У
калитки они задержались. Григорий услышал, как скрипнула дверь, и сейчас же правая рука
красноармейца лапнула бедро, ногти царапнули крышку кобуры. На одну секунду Григории
увидел в упор от себя синее лезвие чужого взгляда и, ворохнувшись, поймал руку, рвавшую
застежку кобуры. Крякнув, он сжал ее в запястье, со страшной силой кинул себе на правое
плечо, нагнулся и, перебрасывая издавна знакомым приемом тяжелое тело через себя, рванул
руку книзу, ощущая по хрустящему звуку, как в локте ломаются суставы. Русая, витая, как у
ягненка, голова, давя снег, воткнулась в сугроб.
По проулку, пригибаясь под плетнем, Григорий кинулся к Дону. Ноги, пружинисто
отталкиваясь, несли его к спуску… «Лишь бы заставы не было, а там…» На секунду стал:
позади на виду весь Аникушкин баз. Выстрел. Хищно прожужжала пуля. Выстрелы еще. Под
гору, по темному переезду — за Дон. Уже на середине Дона, взвыв, пуля вгрызлась возле
Григория в чистую круговину пузырчатого льда, осколки посыпались, обжигая Григорию
шею. Перебежав Дон, он оглянулся. Выстрелы все еще хлопали пастушьим арапником.
Григория не согрела радость избавления, но чувство равнодушия к пережитому смутило.
«Как за зверем били! — механически подумал он, опять останавливаясь. — Искать не будут,
побоятся в лес идти… Руку-то ему полечил неплохо. Ах, подлюга, казака хотел голыми